Заходил к твоему дяде, звонил ему по телефону. Все неудачно. Он был опять у меня. Не застал. Сообщил Софье Александровне, что Гутман[862] берется тебя быстро устроить. Он тебе написал и об этом. Нужно ли звонить академику Саваренскому[863]. Гутман сказала, что геологи очень им нужны. Из Киева ответа нет. Маруся же написала, что ее квартирка из 2^х комнат забита. Как хорошо, что Татьяна Борисовна здесь. Это нам большая радость.

Привет твоей жене.

Твой НА.

28 октября <1944 г. Москва>

Милый Гогус, тебе не следует сетовать, что я не пишу. Если нет ответа, письмо, значит, пропало, или твое, или мое. В последнем я на твой повторный вопрос писал еще раз о твоей градоведческой — геологической работе.

Твоя последняя открытка особенно грустна, от нее веет таким одиночеством, а это (для меня в особенности) едва ли не самое тяжелое в жизни. Острота вопроса не в том, действительно ли это так или только кажется. В этом случае важно — самочувствие. А я, слыша только твой голос, а не голос твоей Тани, ничего не могу сказать по существу.

Пишу последнее время скупо. Я переписался. (Прости за это словообразование по аналогии с переутомился.) К сожалению, все книги и работы мои на темы очень острые и спорные: Москва, Ленинград, Достоевский. Редакторы хвалят, а печатать не решаются. В вопросы философии внесена ясность руководящей статьей в «Большевике». Иначе обстоит с историей[864]. Вот это и затрудняет положение моих издателей. Я истратил много сил, времени и упустил возможности верного заработка — лекциями и мелкими статьями. Вот мне и трудно теперь писать, просто перо из рук валится. Вообще устал. Хотел отдохнуть в доме творчества писателей, а его закрыли на ремонт. Музей посылает меня в Ленинград. Надеюсь скоро выслать тебе хороший портрет Ивана Михайловича.

Обнимаю и целую.

Твой НП.

18 ноября 1944 г. Москва

Дорогой мой Гогус, только что получил твое письмо с таким описанием своего портрета в представлении твоей жены, что нам обоим стало очень грустно. Что же сказать тебе? Меня все очень печалит: и твой быт, и то, что с Львовом ничего не получается (я большие надежды возлагал на ваш переезд и на новую жизнь в чужих, но новых, интересных краях). Тревожит твое здоровье. И нет сил помочь.

У меня жизнь, т. е. моя жизнь с Софьей Александровной, теперь течет спокойно и очень содержательно. В последнем письме я писал тебе подробно о ее работе в Музее Худ. Театра. Получил ли ты это письмо? В нем была последняя карточка Ивана Михайловича, снятая в Детском Селе в конце августа 1940 года. Он очень похож. Этот снимок любили Мария Сергеевна и Екатерина Ивановна. Посылаю тебе 200 руб. Я получил гонорар за статью о «Дворянском гнезде»[865], которую также посылаю. Эта статья мне удалась, лишь конец мне скомкали, но это неважно. В основном она сохранила свой характер.