Сейчас мне предлагают писать брошюру о Герцене в 3 печ. листа[872]. Вероятно, соглашусь, несмотря на неопределенное положение с уже написанными книжками. Их судьба решится в течение двух месяцев, а сейчас требуются доработки. Может быть, скоро придется выступить официальным оппонентом на защите одной диссертации по Герцену. Но это еще не решено. А отдохнуть в Болшеве так хочется! Видишь, какой я стал деловой человек. Обнимаю и целую.
Твой НА.НА.
31 января <1946 г. Москва>
31 января <1946 г. Москва>Дорогой мой Гогус, тебе пора уже знать, что ни одно твое письмо не оставалось без ответа и что если писем от меня нет, значит, они пропадают. В частности, я вижу, что мое последнее письмо пропало, т. к. в твоем письме нет ответа на мой вопрос о твоем материальном положении.
Твоей Тане я написал, но ответа не получил. Спроси ее, если найдешь это удобным, получила ли она мое письмо. Мне казалось, что в нем не было ничего ей обидного.
Пишу этот раз о себе подробнее. Сейчас порхает снежок. В комнате холодновато, но терпимо, 10 по Цельсию. Софья Александровна развешивает выстиранное ею белье. Мне нужно готовить второе издание моего Герцена[873], но я займусь этим вечером (если будет свет), а сейчас потянуло писать тебе. После полосы усиления внутренней жизни (конец того года и начало этого — а мне пора — «пора, пора, покоя сердце просит» — центр тяжести перенести в эту внутреннюю жизнь) наступила опять полная суета сует. Снова на меня спрос большой. Туристское бюро[874] заставило меня разработать для них экскурсию (литературную) по старой Конюшенной (Пушкин, Герцен, Станкевич, Тургенев)[875], ВЦСПС[876] требует статью о Ленинграде, Молодая Гвардия — книгу о Ленинграде и посылает меня на 2 недели туда (вот это хорошо).
Литературный институт[877] все еще держится за меня и просит зайти, для каких-то новых переговоров. Музей Москвы зовет на совещание — по подготовке юбилея Москвы[878], то же и Областной Музей. Моссовет — поручает возглавить бригаду по Литературному некрополю Москвы. Зовут меня и во Всесоюзное Театральное общество — на обсуждение спектакля «Три мушкетера» — в одном лице актера и трех музыкантов (там я встретил Симона Дрейдена[879], который заявил, что я человек-чудо: не изменился за 25 лет! — а я ответил — «хорош комплимент — неужели же я был такой старый хрыч, когда обучал вас»!).
И, наконец, самое любопытное: пригласили меня в Дом архитектора, и очень настойчиво. Я пришел (хотя было очень некогда). Пришел и думаю, а куда же теперь — дом-то велик! Вдруг подходит ко мне галантный молодой человек и спрашивает: Вы проф. Анциферов? — «Да, я Анциферов». — «Мы Вас ждем». И проводили меня в парадный кабинет директора. Там сидел Голденвейзер[880] (знаешь, музыкант, которого любил Л. Толстой) и всякие почтенные мужи. Лакеи — в белом разносили коньяк и сладкий кофе, пти-фуры и шартрёз[881], все время пополняя убыль. Вопрос собрания: организация вечеров синтетического искусства[882]. Наметили цикл. В первую очередь «Искусство Пушкинской поры». Программа. Изобразительное искусство — профессор Алпатов[883], литература — Анциферов, Музыка — Неменова-Лунц (проф. Неменова-Лунц)[884], Пение — Рябова[885] или Обухова[886], чтение — Качалов[887], танцы — Семенова[888]. На мой вопрос: почему привлечен я — как литературовед? — мне ответили: «Как творческий человек». Я всячески рекомендовал Гроссмана[889]. Но они настаивали, и я дал согласие.