В белую ночь водил своих москвичей (в том числе и Лесскиса[906]) по Ленинграду. Было очень хорошо.

Принял участие в обсуждении проекта памятника Пушкина. Проект принятый хорош. Это большая радость. Я сказал, что для Ленинграда будет хорош тот памятник, с которым вяжется образ «певца Петра творения», в уста которого можно вложить слова: «Красуйся, град Петров!» Скульптор Аникушин[907], совсем юный, никому не известный, и это хорошо.

Мишенька лежал в больнице на испытании. Подозрение, что у него туберкулез кости, категорически отвергнуто. Ирина привозила его на 3 дня в Москву. Дурная погода помешала мне и Софье Александровне показать ему зоопарк, Парк Культуры и т. д. Возил его по новым станциям метро, показал Фортунатовым и Курбатовым.

В Ленинграде посетил с Татьяной Борисовной могилу Ивана Михайловича[908], было очень значительно. Мои воспоминания о нем она одобрила. Вышел том с вариантами к «Войне и Миру» (800 стр.)[909]. Очень интересно! В Лде видел только Лозинских и Томашевских. Сейчас очень, очень нагружен работой. Софья Александровна шлет привет.

Твой НА.

От Всеволода Владимировича получил очень хорошее письмо (в ответ)[910].

Получил письмо и от Розенталя, очень нежное.

1 декабря <1950 г.> Москва

Милый Гогус, этот раз виноват я… долго не отвечал на твое письмо. У тебя так много тяжелого, а мне трудно не писать о своем тяжелом. Ну что же, буду уж писать. Иначе переписка наша потеряет смысл.

Мать Миши болеет — у нее инвалидность 2^ой степени, и она без места — все это кладет на меня новые обязанности.

В Музее очень, очень плохо. Борьба групп привела к двум мучительным заседаниям. Второе длилось с 5 ч. ³⁰ м. до 12¹⁵. Я выступил с попыткой примирения, выступил неудачно (меня с первых слов перебили возгласы, и я от усталости не совладал с собой и плохо говорил). К тому же произошло столкновение с Лесскисом. Через день был мой доклад о «Медном всаднике». Лесскис выступил против меня. Говорил корректно, но мысли мои извратил, т. к. не понял (или не хотел понять). Пушкинисты (Зенгер и Фейнберг[911]), совершенно ничего по существу не противоставляя мне, — отнеслись враждебно. Видимо, они были недовольны, что я взялся за эту тему, — Фейнберг хотел сохранить монополию. Их выступление вызвало возмущение. Мне выражали сочувствие, но, кроме Дубовикова[912], никто не выступил открыто в мою защиту. В результате и дирекция музея, и парторганизации недовольны мной и, видимо, будут прорабатывать. Я решил сложить с себя заведывание отделом.

Приехали Томашевские и уговаривают меня послать мою работу (которую они знают: в Л-де летом я их знакомил с ней) на рецензию авторитетным Пушкинистам. Не знаю, стоит ли продолжать борьбу! Как трудно бороться с рутиной!