София слышала про старуху, которая снабжала женщин, попавших в пикантное положение, особыми травами. Никто и никогда не признавался, что пользовался ее услугами, но о существовании этой знахарки знали все.

– Ты же знаешь, что это большой грех, – прошептала Карла. – Это преступление против Бога.

Анна с презрением смотрела на съежившуюся на полу Габриэллу, которая обнимала ноги матери.

– Вставай! – приказала она тоном, не допускающим возражений.

Габриэлла вздрогнула и сжалась еще больше, а Карла погладила ее по волосам.

– Мама, немедленно прекрати. Она всегда так делает. Прикинется маленькой девочкой – и ты растаяла, а с нее все как с гуся вода. Она должна немедленно встать.

Карла перестала гладить дочь по голове и что-то прошептала ей на ухо.

– Я сказала, вставай, – повторила Анна.

– Не бей меня больше, прошу тебя, – проговорила Габриэлла ребяческим, вкрадчивым голосом, опробованным и испытанным ею раньше уже не раз.

– Per amor del cielo[35]. Не собираюсь я тебя бить. Вставай.

Габриэлла кое-как поднялась на ноги, и София, уверившись, что Анна не станет больше драться, решила оставить все как есть. Это их семейное дело. Она уже подумывала выйти из комнаты, но ситуация выглядела настолько шаткой, что она не осмелилась бросить все на самотек.

Габриэлла встала, и Анна развернула ее к себе лицом:

– А теперь повторяй за мной: «Я спала с фашистским чернорубашечником».

– Я… спала с фашистским… – тут Габриэлла споткнулась.

– Чернорубашечником.

– Чернорубашечником, – повторила Габриэлла дрожащим голосом.

– «Хотя прекрасно знала, что это принесет зло моей семье».

– Хотя прекрасно знала, что это принесет зло моей семье, – как эхо повторила за Анной Габриэлла на этот раз шепотом.

– «У меня будет от него ребенок, и это покроет мою семью позором».

Габриэлла повторила и это.