– Стой! Не леть! – крикнул Хорт.

И мальчик замер.

– Мухояр! – окликнул Хорт деда.

И тот приблизился. Увидев гадюк, подошел к мальчику и, опустив свой посох, начал водить руками, приговаривая:

И одна гадюка, наблюдавшая за руками Мухояра, вдруг опустилась вся на землю и заскользила прочь. А за ней и две другие заструились среди кочек и трав и исчезли. Мальчик расслабил плечи, перевел дух.

– Дед Мухояр не токмо пчелам жало отводит, но и змеям, – молвил Хорт.

– Благодарствую тя, дедушко, – проговорил Спиридон молчаливо.

– Гляди острее, – сказал дед, поднимая свой посох.

– Ежели б Днепр углядеть, – отозвался Хорт. – До ночи надобно выйти из болота, комары сожрут.

Но сколько они ни ходили по краю болота, а нигде не видели ручья. А вверху уже собрались тучи, и ясно было, что скоро хлынет дождь.

– А не истаяти ли удумал нас тот мних?! – воскликнул хрипло дед.

– Да сами и пришли, – молвил Хорт.

– Идеже Днепр? Колодезь? Тропинка? – прошал дед, озираясь.

Хорт тоже оглядывал огромное зеленое поле болота, охраняемое будто из харалужной стали древами. Вороны те летали кругами и граяли, будто сыпали на головы путников острые камни. Наконец Хорт сказал, что пора отойти к лесу и поставить вежу. Но пока возвращались к лесу, задул порывистый ветер, погнал волны трав, всплеснул бородой волхва, сорвал шапку с головы деда, мальчик побежал за ней, поймал, вернул ему. И глухо зарокотало сразу со всех сторон. Лес зашипел тысячью змей, загудел драконом… И вот уже и жало огненное сверкнуло. Раздался грохот. Налетели первые капли.

Они почти бежали к лесу. Да так и не поспели. Вдруг разом хлынули воды, словно кто вверху отворил врата.

И в лес они вступили в потоках вод, в блеске молний и грохоте грома. А позади них мимо болота пробежали косули, уходившие от грома и молний. Но и впереди зверей ждало то же блистанье. И косули снова повернули. А и там били молнии. И тогда они кинулись к лесу и так и промчались мимо путников. Небесный-то преследователь был пострашнее этих людей.

Хорт раскинул дерюгу, дед с мальчиком залезли под нее. А Хорт нет, взял было топор и принялся рубить деревья на жерди, но после особенно раскатистого и мощного удара и ослепительного блеска дед велел ему отбросить топор, лезть к ним и не гневить Перуна. И Хорт повиновался. Так они и сидели долго, почти до темноты, пока гром и молнии не ушли дальше, но дождь не прекращался. Да больше Хорт не стал ждать, взял снова топор и нарубил жердей, лапника. Под дождем устроили вежу под елью, залезли внутрь мокрые, затихли, пытаясь согреться и уснуть. Мальчик так умаялся за этот день, что, не чуя ни сырости, ни голода, ничего, тут же свалился в сон, как в обморок. А проснулся в кромешной тьме от холода. Дождь уже не шелестел по дерюге. И грома не было слыхать. Но где-то далеко все пыхали небеса. И низкое небо над краем леса, где они притулились, тоже озарялось. И то чудно было. Как будто кто нарочно диво то наводил. Ни звука громового кресала и кремня, а огнь плещется во все стороны. Хорт с Мухояром храпели. Мальчик прижался к боку деда. Укрыться было нечем, все они оставили у Ефрема. Одежда была сырой. И мальчик весь трясся, мечтал о костре, об одрине Ефрема. И начинал молиться то Борису и Глебу, то Спиридону. И думал он, что тяжкая та ночь никогда не окончится.