Но вот и чуть светать стало. Мальчик ворочался, стараясь разбудить деда, да тот все храпел да и в ус не дул. И еще долго Спиридон ждал. И наконец услыхал – Ермила Луч взялся за гусли, попробовал те струны, и они прокурлыкали. Мальчик сел. Храп деда замер. Да снова возобновился с прежней дурной силой. И тогда Спиридон выбрался из вежи, нашел топор и взялся рубить нижние ветки у елей. Эти вековые ели так были густы, что нижние ветви остались сухими. Надо было не возиться с вежей, не вылезать под дождь, а прямо под елью и схорониться. Хотя, наверное, все ж таки пробил бы ливень… Да, то ветки сухи, а хвоя под елью все-таки была сырой. И мальчик рубил эти сучья. В мешке он отыскал кресало и кремень, нащепал мелких лучинок да и наладился высекать искру. Искры-то и сыпались, но огонь не занимался. Спиридон от усердия губу закусил… Ну! Ну! Крекх! Крекх! Летят искры, а что толку.

– Трут надоть ладный, – вдруг молвили позади.

Мальчик оглянулся. Это был Мухояр, он отирал заспанное помятое лицо.

– И молитву сотворить Сварогу, простую: Сварожиче, дай огня, самосветлый, сияющий, жаркий, щедрый и яркий, дай огня животу моему, да отступят хлады! – проговорил Мухояр и зевнул. – Ну ладно. Я уж сотворю огнь, а ты ба походил поискал водицы-то. И умыться, и каши сварить… А то явилися к колодезю, а тута пустынь будто бы заморская. Поищи-ка…

И Спиридон взял котел да вышел из лесу в травы. Над болотом пучился туман, наползал сюда, в травы, к лесу. Из тумана торчали могучие те мертвые дерева, топорщили руки-ветви. И на одном снова чернели два ворона.

Спиридон, памятуя вчерашних гадюк, ступал осмотрительно. Онучи его и лапти были уже мокрыми. И порты, и подол рубахи. Травы осыпали на него тучи брызг. «Вот же и умывайся», – сказал сам себе мальчик. Но сам-то умываться не стал, зябко ежился. Попробовал зачерпывать котлом воду с трав. Но, конечно, наполнить котел не удалось бы. Если только уж долго возиться. И он шел дальше, все время оглядываясь на оставленный лес и боясь потерять из виду то место, откуда он вышел. Но вскоре оттуда повалил дым. Дым был хорошо виден. Значит, дед развел костер. И мальчику так захотелось вернуться, протянуть руки к живому огню. А надо было искать воду. Но, может, он и отыщет Днепр? Он еще прошел в травах. За кустами что-то живое почудилось. Спиридон с любопытством шагнул в ту сторону и вдруг остановился как вкопанный.

Из-за кустов что-то двинулось – темное, большое, косматое. Спиридона оковал страх.

И тут же блеснула молнией мысль о том, что потому лес-то и зовется Оковским. Он и не мог двинуть ни рукой ни ногой. Только смотрел, ширя глаза. А из тумана шел зверь. И Спиридон наконец пришел в себя, сбросил оковы те, попятился, попятился и побежал, размахивая котлом, оглянулся, надеясь, что то было какое-то сонное видение, наваждение туманного утра, но сразу резко увидел черную тушу зверя, уже легко бежавшую следом. И мальчик страшно сипло замычал, уньцем и замычал, а потом и вовсе крикнул пронзительно: «Аааай!» Так громко, что вороны снялись с дерева и полетели, грая. И эхо стоголосо ему ответило: «Ййййййииии!» Мальчик еще раз повернулся и швырнул в зверя котел, побежал изо всех сил.