Спиридон никак не мог унять дрожь в руках-ногах. И чуял, как страшно устал. Будто не с птицей, а со зверем каким сражался!.. Сорвал пук мха, хорошенько утерся.

И наконец его охватила радость.

Есть! Свершилося! Оле! Вот его первая настоящая ловитва. Прежде он, конечно, в гоньбе за зверем али дичью участвовал, но вместех с отцом Василием со товарищи. А тут он сам. И ведь от исхода этой ловитвы живот его зависел. Грибы грибами, ягоды ягодами, а настоящая ядь – вот она. И он поднял глухаря за лапы. Чермным бисером заструилась кровь на белые мхи. Добыча была увесистой.

Выходит, не зря он остался в этом бору. Эх!.. Оле!

Токмо одно его озаботило позднее, когда уже ощипал глухаря, порезал и опустил в котел с водой над костром, одно: направление речушки. Он прикидывал отсюда, куда она течет, и понимал, что не туда, не к Серебряному мосту Ефрема Дымко. А к Ефрему ему хотелось попасть больше всего. От пустынника того исходило говение[353]. Бысть он легок и светел и зело умен. Таких-то мнихов Спиридон и не встречал более. Леонтий, может, немного был на него похож, но – тяжелее, темнее. А Ефрем бысть премудрый. Около него отрок и чувствовал себя по-другому. Вычение[354] пройти иконы те резать, лес Оковский ведать. В Ефреме не было страху. Да пожалуй, и от Стефана что-то в нем было, вот некая нутряная улыбка, веселость. Но без Стефановой жесточи. Будто они и были братьями.

…И он вдруг ясно уразумел, что Ефрем бысть обречен на погибель, еже бы не бер тот черный с башкой-валуном.

Но и при мысли о Хорте с дедом охватывала желя. Яко убо? Промеж себя те не могли примириться, а он, Спиридон, сын Васильев, тянулся и к тем, и к этому?..

И чуял, что есть правда и у деда с Хортом, и у Ефрема. А якая важнее – поди спознай…

Глухарь сварился, и Спиридон взялся хлебать навар, тот был вкусный, будто из копченых трав; обгладывал крылышки, шею, хрустел костями. Да, вкусно!.. Токмо пресно, сольцы бы чуток…

Часть глухаря он обвернул берестой и положил в котел. Собрался да и вышел.

А уходить из этого бора, из этих покоев то ли княжеских, а то ли и царских не хотелось. Да что поделать. Спиридон напоследок наелся и черники вдосталь. И с собой набрал, осыпал сверху бересту с глухарем и тоже прикрыл берестой, а ту дыру в котле догадался забить куском сырой крупной ветки. Авось забухнет и не будет течь.

По солнцу бы ему идти – в другую сторону, на полдень. Но там болото. И он продолжил вчерашний путь. И в конце концов снова оказался у речки. Она была еще шире и глубже. Весело блистала на солнце. Спиридон прежде напился, а потом скинул потную да грязную одёжу и вошел в воду. Воды ему было уже выше пояса. Окунулся, вынырнул, мотая головой. Попробовал плыть, и получилось. Течение подхватывало его, влекло за собой. Так бы и поплыл вниз, вниз. Авось речка и повернет куды надобно? На полдень, и так он и доплывет до самого Серебряного моста.