А под утро где-то рядом брехали лисицы.

Солнце в это утро не взошло. И ладно. Опять Спиридон не ведал, куда ведет его речка и Днепр ли то али нет. Ведь он уже не оставил бы этот путь, а токмо изводил себя.

Но у него была надежда увидеть Серебряный мост на Днепре, услышать смех Ефрема-пустынника.

Он сварил оставшуюся чернику, быстро схлебал то сладкое варево и вроде почувствовал себя не голодным… Как та птица из писания… Неспроста ж и его кличут Сычонком.

А уже через какое-то время недолгое брюхо ему напомнило, кто он таков есть. С тоской Спиридон озирал берег, заглядывал под деревья, ища ягоду али грибов.

И грибов россыпи ему стали попадаться. То были ярко-желтые чистые лисички. И он тут же припомнил предутренний лисий брёх, улыбнулся и принялся сбирать грибочки. Быстро наполнил котел.

Варить будет вечером. А пока – шагай да шагай. Глядя на речку, он жалел о топоре, погребенном под осиной. Надо же такому-то сотвориться. Ведь сейчас бы уж и плотик содеял. По воде-то плыть всяко легче.

Вечером он варил грибы, ел, снова мечетно вздыхая о соли да хлебушке… Какой же хлеб ржаной и духовитый сотворяла мамка Василиса в печи в одрине у озера в Вержавске! Уж лепше и не поминать то.

Ночью на его вежу нанесло кабанье стадо. Ветер тянул дым в иную сторону, и они набежали, а тут почуяли, и вепрь зачухал, зарычал над ухом. Спиридону помнилось, то привалил бер Волохатый, счас начнет ломать вежу, ребра… Но уже уловил, что рык полегче, не столь могутный. А там и вонь кабанью нанесло. И поросятки захрюкали, завизжали. Кинулись врассыпную. А вепрь все не уходил, рыкал, щелкал клыками, то ли ожидая нападения, гоньбы за его семейством, то ль вызывая противника на рать. Спиридону с ним ратиться не хотелось, хоть копье он уже и притянул к себе, сидел настороже. Так и не выманив русина, вепрь, вольный жилец болот и дебрей Оковского леса, отступил и пошел догонять своих, все порыкивая для острастки.

Поросенка бы единого да испечь в костре! Спиридон даже облизнулся, то помыслив. И опять же припомнил мамкину стряпню, как к Рождеству отец Василий да со товарищи резал поросенка, и мамка шпарила-жарила, набивала кишки рубленым мясом и кровью, луком, готовила холодцы, и Страшко Ощера с Зазыбой Тумаком одноглазым угощалися, пили настойки и после к себе зазывали, и батька шел, брал с собой и Спиридонку. Хорошо было идти по Вержавску с батькой. Его все знали, с добром окликали, тянули руки здороваться, пушнины добытчика, плотогонщика. Зазывали к себе, любили послушать его рассказы про реки, веси и грады по Каспле, Двине. Бывал он и на Волге, ходил с наместником Улебом Прокопьевичем и другими мужиками вверх по Двине, в озеро Охват, а там волоком в Волгу ратиться. Держать Волгу ту за горло, дабы не прошли ладьи тверских с хлебом ко Новгороду. Так батька и сказывал: за горло… А сам после баил, что Волга та красавица, княжна, особенно повыше, где она раздается просторными озерами верховыми в цветах, и травах, и деревах кудрявых по брегам. И столько тама рыбы! И церквы стоят деревянные, в водах тех отражаются. Вот возят купцы из персов с моря Хвалынского коприну[355], Волга та коприна и есть, токмо наша, руськая. Голубая коприна, да расписанная белыми кринами и птицами.