В Лувре снова горели тысячи огней, и веселая толпа сновала по комнатам так же, как и накануне.

Когда Сэррей вошел в зал, к нему подошла Мария Сейтон и, сняв свою маску, проговорила, краснея до корней волос:

– Сэр Говард! Благосклонность к вам королевы Марии Стюарт заставила меня отказаться от своего намерения обратиться с просьбой к королю, чтобы он приказал разыскать моего брата. Поэтому прошу вас немедленно сообщить мне, где в настоящее время находится мой брат.

– Я уже имел честь доложить вам, что ваш брат лежит у меня, на моей постели. Даю вам слово, что я забочусь о нем, как о родном брате. Несчастное недоразумение заставило меня вчера потерять голову от страданий и злобы, и я наговорил вам много неприятного, чем, вероятно, вызвал в вас сожаление ко мне, так как считаю себя недостойным вашего гнева…

– Я очень рада, что вы пришли к этому заключению, – холодно перебила его Мария. – Что касается моего брата, то вы успокоили меня на его счет. Я больше верю вашему честному слову, чем прежней любви.

С последними словами Мария отвернулась и отошла от Роберта.

Но он, последовав за ней, произнес:

– Вы знаете, леди, что можно уничтожить самое нежное чувство. Я просил у вас прощения за то, что в порыве безумного отчаяния, изнывая от тоски, сомнения и недоверия, я позволил себе оскорбить вас. Но, право, тот, который когда-то боготворил вас, нисколько не виноват, что дошел до такого состояния. Оглянитесь назад, леди Сейтон!.. Вспомните, какую роль вы заставили меня сыграть, и, если у вас есть, как я надеюсь, чувство справедливости, вы найдете, что я не заслуживаю того презрения, на которое вы осудили меня.

Сэррей говорил суровым, обиженным тоном, и этот тон снова оскорбил молодую девушку. Она надеялась, что заденет самые нежные струны души Роберта, что он будет чувствовать себя уничтоженным, умолять о прощении, а вместо этого он осмелился сводить с ней какие-то счеты.

Мария инстинктивно почувствовала, что любви Сэррея к ней наступил конец, что теперь, в эту минуту, вспыхнула последняя искра, которая скоро тоже погаснет. Его спокойный, холодный тон убедил ее в этом. Точно острый нож вонзился в сердце молодой девушки, и горькая судорожная улыбка искривила ее губы.

– Господи, сэр Говард, стоит ли вспоминать о таких пустяках! – с высокомерным равнодушием возразила она. – Если я виновата перед вами, то покаюсь в своем грехе на исповеди. Только избавьте меня, пожалуйста, от этих скучных объяснений; в Инч-Магоме они еще могли служить некоторым развлечением, а здесь прямо невыносимы.