– Девушка? – воскликнул пораженный Франциск. – Не может быть!

– Не верь ей! – предостерегла его шепотом Мария Стюарт. – Вникни в дело сам и выслушай, что скажут тебе о том англичане.

– Матушка, – продолжал король, в которого эти слова вдохнули новое мужество, – данный мною приказ должен быть исполнен; под страхом королевского гнева я прошу вас о повиновении.

– Я готова подвергнуться королевскому гневу! – с презрительной насмешкой подхватила Екатерина. – Я уступлю только силе!

– Тогда мы употребим силу! – воскликнула Мария Стюарт, пылая гневом, потому что ее возмущало такое издевательство над ее слабохарактерным супругом, который по малодушию соблюдал деликатность с этой женщиной; и, решившись принудить его к твердости, она дернула звонок.

– Что ты затеваешь? – шепнул ей Франциск, трепеща под ледяным взором Екатерины.

– Разве ты не прикажешь караулу стать под ружье и не пошлешь капитана гвардейцев за арестованными?

– Мне не остается ничего иного! – запинаясь, произнес король, посматривая на мать, как бы в надежде, что она уступит.

Екатерина дрожала от гнева, но вместе с тем чувствовала, что потеряет последнее влияние, если Франциск прибегнет к силе. Все до сих пор боялись ее, так как было известно, что король до сих пор не осмеливался оказывать ей серьезное сопротивление, и она была достаточно умна, чтобы понимать, что, когда дело дойдет до насилия, это будет лишь первым шагом.

– Я вижу, – воскликнула Екатерина, кидая на Марию Стюарт уничтожающий взор, – что с моей стороны будет лучше уступить; я делаю это, не желая подавать двору повод злорадствовать при виде распрей в королевской семье. Я согласна скорее допустить, чтобы меня тиранили, чем дать пищу насмешкам над матерью короля из-за того, что сын отказывает ей в повиновении. Я отпущу на свободу заключенных, но с этого часа буду уже считать порванными узы родства и велю моим слугам избавить меня от королевских почестей, которые оказывают мне только на смех!

– Матушка! – воскликнул Франциск, бледнея, но Мария Стюарт не дала ему снова испортить все неуместным малодушием.

– Она не сделает этого, – шепнула она, – будь стойким, Франциск! Взгляни только на ее злобные глаза; она замышляет мщение, но не думает подчиняться. Вспомни Амбуаз!

– Ты права, – вполголоса пробормотал он, не осмеливаясь, однако, поднять взор. – Мушкетерам пришлось охранять меня от друзей моей матери. Матушка, – продолжал он вслух, – лишь благодаря сыновней почтительности я забывал до сих пор свой долг…

Екатерина расслышала слова, сказанные им вполголоса, и убедилась по ним, что Гиз проболтался. Что бушевало в этот час в ее груди, как оскорбленная гордость, бешенство и стыд, как все страсти этой высокомерной души ополчались против холодного рассудка, предписывавшего ей подчинение, это не поддается никакому описанию; но Екатерина кровью мстила своим недругам: за то принуждение, которое ей понадобилось совершить над собою, чтобы покориться в этот момент чужой воле, Марии Стюарт предстояло заплатить ей кровавыми слезами, а Гизу со временем даже собственной жизнью.