Убивают и церковных людей — священников, дьяконов, монахов.

— Никого не щадить! Всех иссечь! — слышится посреди дыма и пламени гневный окрик слепого Василька.

Страшен его облик — в луде на глазах, с растрёпанной бородой, в воронёных доспехах чёрных, на коне вороной масти. Словно из преисподней явился сей всадник, ничего нет в нём, кроме тяжкой, затмевающей разум ненависти.

...Володарь прибыл во Всеволож, когда на месте городка осталась только огромная куча пепла да сиротливо высились над обгорелыми руинами каменные остовы печей богатых боярских теремов. Ни стен, ни домов, ни церквей — всё было стёрто с лица земли.

Раньше, вдали от этого, Володарю казалось, что всё правильно, что так и должно быть. Как иначе, если дерзкий город отказался впускать его брата, если со стен всеволожане смеялись над слепцом Васильком? Но когда открылась Володарю жуткая картина сотворимого, когда увидел он растерзанные тела жёнок, обугленные трупы маленьких детей, охватил его ужас.

«Что же они содеяли?! Зачем, зачем я Василька отпустил от себя? Это же хуже Давидова злодейства! Священников, и тех изрубили! Вон, голова в клобуке отрубленная, вон ризы искровавленные, вон орарь[276] со крестами изодранный!»

Из объятой пламенем церквушки он выхватил две иконы, до которых уже добирался огонь, задыхаясь от гари, выскочил на улицу, влетел в седло, круто поворотил скакуна.

— Уходим отсель! — коротко приказал Дорожаю с Биндюком и добавил уже громче, строгим голосом: — Верена ко мне тотчас!

...Старый, верный служака, воевода Верен в ответ на гневный вопрос Володаря:

— Что ж это вы сотворили?! — лишь недоумённо развёл руками.

— Князь Василько тако повелел! Сами они со стены глаголили обидное, поносили нас всяко! Ну, не утерпели!

— Так ты не понимаешь разве, что князь Василько слеп, не видит всего этого?! Куда ты смотрел, воевода?! Резню, бойню учинили вы! Яко вандалы вы, яко половцы! Да что там половцы — хуже вы их! Чад малых, старцев, монахов — за что сгубили?! За пару дураков слабоумных, которые невесть что со стены орали?!

— Честь князя нашего задета была! — гордо выпрямился в струнку воевода. — Ну, не утерпели, не снесли наглости такой, вот и... — добавил он уже мягче. — Разумею, грех... Да токмо! И без того аж длани зудели, а тут ещё енти... на стене...

— Ступай! — недовольным жестом прервал Верена Володарь. — И в другой раз думай сперва головой своей, а не Васильковой!

Брату он не сказал ничего. Понимал: слова здесь бессмысленны. Верно, и он, окажись на месте Василька, поступил бы так же. Не ему судить несчастного брата. Другое дело — Игоревич и иже с ним. При мысли, что коварный враг его в эти мгновения преспокойно сидит во Владимире, овладевал владетелем Перемышля тяжкий гнев.