И вот начинается второе действие этой идиотской буффонады.
— Эдуард! Так это ты воешь на луну? — спросил печальный Квазимодо, протягивая руку; она показалась мне слегка влажной.
— Садись рядом — будем вместе выть, — предложил я, как ни в чём не бывало, и смахнул невидимую пыль с лакированных досок; он медленно опустился рядом, и я почувствовал нестерпимый жар его большого сильного тела.
— Давай
— Слышь, Андрюха, — развязано спросил я, — а ты чё шатаешься во всём белом, как приведение? У меня чуть очко не треснуло от страха. Смотри-ка, белые штанишки… только для Иришки.
Он поморщился как от зубной боли.
— А где ты видишь на мне белое? — полушёпотом спросил он и упёрся в меня бычьим взглядом, от чего ментоловый холодок побежал у меня по спине.
— Ну ты же… — Я запнулся. — … в белых штанах, в белой рубашке, в белых мокасинах. На тебе червоточинки нет. — Я недовольно хмыкнул: разговор явно не клеился.
— Ничего подобного, братишка… — Он опять криво ухмыльнулся и добавил с загадочным видом: — Это у тебя просто «беленькая» начинается, а меня здесь вообще нет и быть не может. Я сейчас за столом, вместе с братвой. Врубаешься?
Я ни разу не видел, как он улыбается, — он всегда был крайне суровым и сдержанным в своих эмоциях, — и поскольку мимические сухожилия его не были приучены к этому «фокусу», то получалась жуткая гримаса, этакая пиратская ухмылка, не сулящая мне ничего хорошего. При этом его чёрные глаза вспыхнули неприкрытой ненавистью, как два разгоревшихся уголька, — таким же взглядом он смотрел на меня в тот момент, когда я лапал Иришку. Тоскливо заныло под ложечкой, и я огляделся по сторонам: вокруг никого не было и только шалый ветерок гонял осеннюю листву по асфальту. «Да-а-а-а, — подумал я, — парень явно не в себе… Натуральная оглобля из человеческого мяса. Интересно, а сколько я продержусь, если он навалится на меня всей своей тушей?»
— Это ты сейчас про своё алиби..? — спросил я и шаловливо хохотнул.
— Мне алиби не понадобится, — ответил он. — Я ведь с тобой просто поговорить хочу.
— А если разговор не заладится?
— Заладится, — успокоил он. — Ты же разумный человек.
— Андрюха, я так думаю, что нам не о чем…
— Вообще-то… меня зовут Алексеем, — скромно молвил он и отвернулся; мне показалось, что он обиделся.
— Сорри! — крикнул я петушиным фальцетом.
«Опять неувязочка, — подумал я. — Хотя какая мне разница… Лёха… Андрюха… Саня… Да все вы для меня — на одну рожу!»
После этого мы опочили на краю полного безмолвия. Время остановилось. Жизнь остановилась. Я только слышал, как бухает его огромное сердце и тихонько поскрипывает лавочка. Мы смотрели на Луну, а она смотрела на нас, пока совершенно не охладела и не спряталась за перистыми облаками, плывущими высоко в небе.