Трудно было отбивать неприятельские цепи, но благодаря хорошим бойницам, как будто специально вырезанным из плотного известнякового камня, весь день партизаны успешно отражали неприятеля. Не взяв партизан лобовыми атаками, белые затянули все их позиции в кольцо и к вечеру начали сильную орудийную стрельбу по каменоломням.

Весь хребет стал застилаться дымом. Взлетала фонтанами земля. Трудно становилось держаться на курганах, и люди выбегали из дыма и спускались в подземелье. Под беглый орудийный обстрел пехотные цепи белых несколько раз бросались в атаку и к ночи вплотную подошли к заходам с северо-западной стороны.

Последним отступал взвод Слесарева. Его рассекли пополам. Петька Шумный взял под свое командование одиннадцать человек, но ему уже нельзя было отступать к центру подземелья, куда ушли все партизаны.

На Шумного и его товарищей был такой натиск белогвардейцев, что они не могли добраться к тем заходам, которые соединялись с общим подземельем, где находились все партизаны. Пришлось вскочить в отдельный и неглубокий туннель. Отсюда было хорошо видно, как на поверхности метались белые, слышно было, как бесновались и орали офицеры. Когда стрельба кончилась и все затихло, офицеры заглядывали в заходы и кричали:

— Выходите, разбойники, все равно там подохнете!

Петька со всеми бойцами прижались за выступами туннеля в нескольких саженях от края. Белые не могли их видеть, а им из тьмы было видно перебегающих солдат и тревожные взлеты стрижей. Белогвардейцы боялись спускаться вниз, в темноту. Но два молодых офицера все-таки вскочили в заход и начали кричать:

— Эй, бандиты! Выходите, все равно вам теперь конец!

Партизаны затаили дыхание.

— Тут никого нет! — крикнул низенький офицер наверх, своим.

Подошли еще три офицера, и один, очень молоденький, стал говорить тонким голоском:

— Удивительно, господин капитан! Три часа шла канонада, у нас столько раненых, а у них никого! Это черт знает что такое! Как заколдованные!

— Перестаньте, прапорщик! Они своих раненых унесли в подземелье. Зверье!

— Тьфу, дикари! — брезгливо сказал прапорщик.

— Ну, ничего. Посидят несколько суток в темноте и смраде — сами вылезут! А не вылезут — задохнутся, как в Аджимушкае. Войну объявили! Безумные!

— Даю голову на отсечение, господин капитан, что больше десяти часов им не пробыть здесь.

— Да, да, у меня уже сейчас голова начинает болеть, — пожаловался капитан. — Это ведь мы в четырех-пяти саженях от поверхности, а что же в глубине?

— Эх, резануть бы этих дворянчиков! — шепнул Петька партизанам, но вдруг услышал голос капитана: