— Это фасонный матрос, сторож из брандвахты[11]! Он в нашем деле ни бэ, ни мэ. Ну как вам сказать, ни рожна не кумекает. Он еще настоящей винтовки не видал. Сторожил он корыто плавучего маяка с берданкой еще Александра Третьего. А теперь, видите, хочет, чтоб я, полный георгиевский кавалер мировой войны, действовал по его указу… Смешно. Ну, еще Сережка Ковров — этот военный, нюхал порох, и голова на плечах, а не тыква…

Пастернаев, прежде чем повидать Дидова, разыскал Горбылевского.

— Давид, — шепнул он ему, оглядываясь, — ты будь в штабе. Надо всем быть там, и Бардину, и Колдобе. Я иду за Дидовым, боюсь, что Савельев сейчас наломает дров.

— Что, вызывает Дидова?

— Да, полундра! — воскликнул Пастернаев, взявшись за голову, и мясистые его губы задрожали. — Ты знаешь, что Дидов хочет уходить из Аджимушкая?

— Куда там уходить, тут, кажется, такое начинается! Видел, утром два английских миноносца примчались в бухту да ночью — два французских?

— Да, знаю.

— Говорят, морская английская пехота в городе.

— Кажется, грянет буря.

— Ну вот… Куда же уходить?

— Да тут все Савельев бушует, без подхода он человек. Иди, Давид, туда…

Дидов полулежал на зеленом шпиле обрыва, под ним простерся глубокий и длинный карьер. Он засмотрелся на копающихся у заходов своих людей, на дымящиеся кизяковые костры, вокруг которых толпились празднично одетые жители. За карьером виднелась окруженная старыми акациями белая церковь. На ней трезвонили во все колокола.

— О! Сидел наш Дидов, объятый думой! — шутливо сказал Пастернаев.

— Христос воскресе! — ответил Дидов, перевертываясь на бок. — Если бы у тебя, Митя, не колючая борода, я бы, ей-богу, поцеловал тебя, — засмеялся он.

— А так не похристосуешься!

— Нет!

Дидов украдкой бросил на Пастернаева настороженный взгляд, и лицо его вдруг стало суровым. Он почувствовал, что матрос пришел за ним.

— Садись.

— Да нет, дорогой, садиться некогда. Я, Степан, пришел за тобой. Пойдем в штаб.

— Что? Идти к стратегу из брандвахты селедку получать? — едко сказал Дидов. Он приподнялся, хлопнул руками себя по коленям и отрезал: — Не пойду! Мне нечего с ним делать. Я ухожу к себе в Старый Карантин! Ну вас…