Когтев у двери так посмотрел на Войданова и Пряникова, что те оба растерянно замолчали.

— Вижу, что вы глаза рабочим замазывать мастаки! Хватит! — со злостью, отчетливо произнес он. — Будет! И так задержали. К чертовой матери вас!

Он сорвал дверь с крючка и скатился с лестницы, прыгая через ступеньку.

— Ушел, — сказал Войданов и безнадежно махнул рукой.

Пряников дрожащими руками запер дверь, прислушался. На улице гремела песня, грохотали сотни ног проходящей толпы.

— Они вспомнят про нас, — шепнул Пряников.

Он, осторожно приподняв занавеску, глянул в окно. Обернувшись к Войданову, забормотал быстро, словно давясь словами:

— Я еще тогда говорил — не надо угрожать арестом Горбылевскому, не надо! Теперь они могут нас из квартир позабирать в каменоломни, того и жди, придут за душой. Арестовать Горбылевского не арестовали, а только беду над собой повесили.

Войданов упал в кресло. Он вспомнил свои угрозы по адресу большевика-подпольщика Коврова и клял себя за недальновидность, за неумение вовремя унюхать, куда могут повернуться события.

Он смотрел на массы людей, затопивших улицу, и чувствовал, как зависть, боль ущемленного честолюбия поднимаются в нем. Ведь он считал себя вождем этой массы, бойцом ее первого ряда, держащим крепко в своих руках знамя свободы. А теперь… Теперь он командующий без армии, знаменосец без знамени, как жалкий трус, прячется в сторонке от больших событий. Войданов понимал, что авторитет его навсегда потерян, что больше не придется ему ораторствовать о «миролюбии Антанты», а если и выступит он когда-нибудь вновь, то никто уже его не поддержит.

Войданов в бессильной ярости мял борта своего пиджака, стараясь уверить себя, что там, на улице, только бунт, чернь, бессмысленное стадо, которое может быть разогнано одним снарядом…

Он видел, как толпа остановилась и сбоку на афишную тумбу, подсаженный десятками рук, вскарабкался человек. Вот он, большого роста, одетый в грубую брезентовую рубаху рыбацкого покроя.

— Стасов!.. Стасов!.. — шумит народ.

Человек на тумбе рукавом, измаранным в котельной копоти, вытирает вспотевший лоб. Потом коротко взмахивает большим, словно молот, кулаком и говорит:

— Товарищи! Меньшевики и эсеры, эти предатели рабочего класса, снюхавшись с буржуазией, генералами, а также с иностранными интервентами, душат своими кровавыми руками рабочих и крестьян, восстающих за революцию, за Советы. Меньшевики стараются разорвать сплоченность рабочего класса, они одурманивают наше сознание, они на каждом шагу провоцируют, предают и продают… Меньшевики — это буржуазные лакеи, натянувшие на себя рабочую личину.