Войданов откинулся от окна, уронил пенсне и пошел к двери, натыкаясь на мебель.

— Ложь, ложь! — кричал он. Пойду выступлю, разоблачу…

Пряников шаром покатился за ним, растопырив руки.

— Извините, но из моего дома на смерть не пущу!

— Ведь он предателями, лакеями нас называет! Он всю партию нашу с грязью смешал!

— Тсс… — приложил палец к губам Пряников. Экий голосище у вас! Ей-богу, на улице услышат. Говорите, лакеями назвал? Так лакей тоже рабочий человек… Вот Стасов там голосит, будет пуля ему в лоб и конец… А мы с вами, Аркадий Аркадьевич, осторожненько до ста лет доживем, и во всеобщем уважении. Уймитесь, дорогой. Где уж тут честь, когда жизнь на ниточке!..

Войданов, пошатываясь, снова подошел к окну.

Стасов призывал всех к оружию, на бой за власть Советов.

— Кто не с нами, тот против нас! — заключил он свою речь и под восторженный гул толпы слез с тумбы.

Войданов щупал в кармане браунинг. Неожиданно пришла мысль: вот бы выйти на улицу, сказать речь и самому застрелиться. Как красиво, героично!.. Вдруг в желудке у Войданова засосало, и он вспомнил, что лишь вчера ел холодную осетрину, а с тех пор не было во рту ни крошки.

4

В воздухе тянуло острым запахом гари. Кое-где над городом струились в небе черные дымки пожарищ. С окраин доносилось редкое татаканье пулеметов. Изредка встряхивал воздух гул лопнувшей гранаты.

Среди отступавших белых господствовали растерянность и суета. Внутри города, на улицах, окаймленных густой свежей зеленью и белой акацией, среди домиков, краснеющих черепичными крышами по склонам горы, слышались речи ораторов, реяли песни свободы, гулко стучали шаги демонстрантов-повстанцев.

Колдоба, поднимавшийся по крутой лестнице, внезапно почувствовал усталость и остановился, прислонившись к стене. Отсюда, с высоты, через нагромождение крыш, хорошо было бросить взгляд на море, дробившееся под солнцем сверкающими осколками стекла. Теплый ветерок пахнул в лицо Колдобы, и он с радостью ощутил его свежее близкое дыхание.

Колдоба стоял задумавшись, не отрывая глаз от моря. Казалось, он внимательно вслушивался в звуки шагов, гомон голосов, а может быть, даже и в стук своего собственного сердца.

Думая об одержанной партизанами победе, он испытывал радостное и глубокое удовлетворение. От этого чувства широко дышала стиснутая патронташами грудь Колдобы.

Внизу, из-за угла, на лестнице показалось несколько партизан. Среди них, высокий, в морской парусиновой рубахе, измазанной копотью, с винтовкой на плече, шел Стасов, разговаривая с двумя сопровождавшими его партизанами и размахивая большими, сильными руками.