За стенкой в нескольких шагах от Колдобы раздался хриплый голос:

— Вот теперь погибли усе…

Сзади крикнул другой:

— Давай назад!

— Молчать! — сдавленно прорычал Колдоба. — Застрелю!.. Беги по цепи, — сказал он Шумному. — Прикажи лежать. Без паники! Пока не отдам команды — лежать!

А у самого в мыслях: вправо нельзя, влево нельзя, впереди — густой огонь, как горох сыплются пули, сзади — снаряды, сверху — прожектор…

«Как же быть?»

Он вспомнил одного офицера на германском фронте, который, когда его роту взяли в кольцо, а сверху били аэропланы, отдал последнюю команду: «Снять фуражки и приготовить душу богу».

При этом воспоминании Колдоба мысленно рассмеялся.

Между тем белые были в недоумении. Никто не отвечал на их пальбу. Партизаны словно провалились сквозь землю.

— Выждем, а потом снова пощупаем, — решил генерал Губатов.

Постепенно повсюду затихала стрельба. Отдаленно, в Татарской слободке, выли псы да гулко в тишине лопались одиночные выстрелы.

Колдоба вышел за выступ стены, посмотрел на черную улочку, лежащую перед ним, затем подозвал Шумного, Дидова и еще двух командиров и спросил:

— Сколько у нас людей?

— Человек восемьдесят, больше половины раненые, не могут двигаться, остаются в пути…

Колдоба глубоко вздохнул, помолчал, затем спросил:

— Пулеметов сколько?

— Пулеметы есть.

— Шумный, бери пулемет. И ты, Мишка, другой, — сказал Колдоба высокому матросу. — Сделаем удар — это наше последнее. И так — погибать, и этак — погибать. Лучше погибнем храбро, в схватке, как наши отважные товарищи, чем умирать трусами в петле белых палачей. Пробьем, товарищи, знаю, что пробьем, и уйдем, а потом опять соберемся, — с болью говорил Колдоба. — Пойдем на последнее.

Он закрыл лицо ладонями.