Однако начатое действенно продолжалось. Перовская, Богданович, Гриневицкий настаивали на немедленном исполнении приговора. Николай Кибальчич успешно работал над изготовлением метательных снарядов, от которых — на этот раз неминуемо — монарх должен погибнуть.

На Малой Садовой было снято помещение, откуда начали подкоп под улицу, где ежедневно проезжает император. Забывая об усталости, презирая опасность, члены Исполнительного комитета днем и ночью все дальше и дальше вгрызались под проезжую часть улицы... На этом весьма трудном пути организацию постигли новые жестокие утраты.

В середине июля в одной из камер Петропавловской крепости повесился Григорий Гольденберг. Тот самый Гольденберг, что смертельно ранил харьковского генерал-губернатора, принимал участие в одесском подкопе осенью 79-го и был схвачен по дороге в Елисаветград. Он объявил себя социалистом, к нему в камеру подсадили провокатора, который и выведал у него партийную тайну. На следствии он смалодушничал. Все это принесло партии много тяжелых потерь...

Клеточников оповещал, что среди имен, названных на следствии Григорием Гольденбергом, около 150 членов «Народной воли».

Дворник срочно менял явки, пароли, паспорта. В разгаре этой работы новое страшное известие обрушилось на головы народовольцев: в начале ноября, после «процесса шестнадцати», казнили Квятковского и Преснякова.

Петля затягивалась туже, жандармские капканы, расставленные повсюду, срабатывали. 28 ноября в один из них попадает сам Дворник. Надежный щит партии, ее недреманый страж, Александр Михайлов был схвачен средь бела дня при выходе из фотографии, где он заказывал фотокарточки только что погибших товарищей. При этом он оказал яростное сопротивление, однако силы были слишком неравными...

Женева тем временем жила своей обычной жизнью. В середине лета у Морозовых родилась дочка. Дитя было хлипкое, и теперь все думали, как бы влить в него здоровье.

Работа над «Спартаком» затягивалась. Сергей словно утратил к книге прежний интерес, он вообще стал более инертным, равнодушным. По целым дням мог ничего не читать, ни с кем не встречаться, ни о чем не говорить.

— Не заболел ли ты, Сережа? — беспокоилась Фанни.

Сергей сердился, просил оставить его в покое, не навязываться со всякого рода утешениями. Словно исчезли, пропали его прежние веселость и живость, остались лишь задумчивость и печаль.

— Измучен я своим бездельем, — жаловался порою жене. — Ты даже не представляешь, как это невероятно тяжело — сидеть, сознавая, что ты там нужен, что там твои руки необходимы... Возьмусь за литературу — надо написать правду о нас. Ведь чего только не печатают о русском нигилизме! Для кое-кого наша борьба — забава, фарс. А надо раскрыть Европе глаза! Показать, что такое наше движение на самом деле.