Кравчинский уже подумал, что ослышался, потому что в этой толпе незнакомых людей никто не мог назвать его по имени, но тот же голос окликнул его снова:

— Мсье Сергей! Же ву салю, мсье![6]

Невдалеке, через улицу, стоял весь сияющий от удовольствия мэр. Сергей вежливо кивнул толовой, попробовал улыбнуться, но улыбки, кажется, не получилось, однако мэр не заметил этого, тоже закивал головой, поднял руку и легким движением дал понять, что приглашает его в свою компанию.

«Откуда ему известно, кто я... Ведь никогда мы не встречались».

— Не удивляйтесь, мсье, я вас узнал, — протягивал для пожатия руку мэр. — Я вас прекрасно знаю и очень рад, что сегодня, в тот знаменательный для нас день, вы с нами, среди нас.

«Овва! Сто чертей тебе в печенку! Лучше бы нам с тобой не знаться!»

От слов мэра у Сергея похолодело в груди. А он — чудак! — думал, что до сих пор его никто, по крайней мере из официальных кругов, не знает. Вот так новость! Сам мэр его приветствует. Прилюдно! Недостает еще, чтобы он назвал настоящую фамилию, которая ему в таком случае наверняка известна.

Улыбался, делал вид, что радуется возможности пожать руку высокому сановнику, благодарил за лестные слова, а в душе досадовал, что пошел на это представление, поддался уговорам Фанни. Как же теперь быть?

— Как вам нравится Эскалад? — не умолкал мэр. — О, это еще, мсье Сергей, не все, сейчас пойдемте на площадь Сен-Пьер, там будет заключительный аккорд. Пардон! — Мэр, будто что-то вспомнив, оглянулся, заметил неподалеку от себя высокого джентльмена. — Господин Вестолл! — Джентльмен обернулся, по его лицу пробежала улыбка, он начал протискиваться к хозяину города. — Прошу, знакомьтесь, — продолжил мэр, когда они сблизились. — Мсье Вестолл... Мсье Сергей.

Это был Вильям Вестолл, английский писатель и журналист, Сергей неоднократно слышал его имя. Вестолл работал корреспондентом лондонских «Таймс» и «Дейли ньюс».

Англичанин начал было что-то говорить о России, о нигилистах, но свита тронулась, и он прервал свою речь. Толпа двинулась к самой старой части города, к собору Сен-Пьер. Там, на неосвещенной, окутанной темнотой площади, шествие представляется еще более грозным, торжественным. Когда людской поток остановился и все, кого могла вместить сравнительно небольшая площадь, устроились, когда все притихло — насколько могла притихнуть масса людей, — в центре площади появился на резвом коне одетый в железные латы герольд и во весь голос начал читать древнюю хронику, оповещавшую о злодействе и разбойничанье графа Савойского и о мужестве давних защитников прекрасной и богатой Женевы.