— Этого ты мог бы и не говорить, — заметил Кравчинский и добавил: — Зайдем, возьмешь расчеты на взрывчатку, хоть этим буду полезен.
...После ареста и казней, которые, по замыслу официальных кругов, должны были пригасить пламя антицаристских выступлений, по крайней мере террор, в империи созревала ситуация, дававшая возможность развертывания дальнейшей борьбы с тиранией. «Народная воля», в составе которой активно действовали Желябов, Перовская, Гриневицкий, Фроленко, Фигнер и откуда-то выплывший после арестов Дегаев, завоевывала все больший авторитет. Взрыв в Зимнем дворце, осуществленный Степаном Халтуриным, свидетельствовал, что никакими лорис-меликовскими коварствами невозможно остановить волны революционного подъема, что массы все ощутимее проявляют ненависть к царизму. Даже западноевропейская печать обратила внимание на упорство и непоколебимость нигилистов, как все еще называли там борцов против царизма. Многие начали понимать, что эта борьба не проявление стихийного бунтарства, а закономерная реакция на притеснение.
С ноября в Петербурге начала выходить нелегальная «Рабочая газета», продолжал свое существование «Листок «Народной воли».
Разгромленная около полутора лет тому назад народовольческая пресса возрождалась, анализировала события. И хотя не хватало кадров, многие публицисты находились за границей, все дела вершил почти один Тихомиров, все же сам факт появления этих изданий вселял уверенность в неиссякаемость революционных сил.
А между тем время шло, час покушения на Александа II приближался. И не только как акт мести за все его злодеяния. Революционеры надеялись, что это событие активизирует массы в борьбе против царизма.
В такой обстановке вызвали в Петербург Морозова. Сергей с нетерпением ожидал от него известий, в душе лелеял и свою заветную мечту, как вдруг словно гром средь ясного неба свалилась страшная весть: Морозова арестовали на границе. Несомненно, за ним следили, вообще становилось ясным, что за ними следят, выжидают только удобного момента для ареста и выдачи царским властям, как в свое время было с Нечаевым и Бакуниным.
Молниеносно мелькнула мысль о встрече его, Сергея, с мэром во время Эскалад, вспомнился разговор...
Кравчинские немедленно пошли к Ольге. Любатович была в отчаянии.
— Я скоро поеду, — уверял ее Сергей, — освобожу его.
— Мало одного, — возражала Ольга, — и себя погубить хочешь. Ни в коем случае! Я поеду сама. Я женщина, мне легче пробраться и, может, в чем-то сумею оказать ему помощь.