Степняк переглянулся с Кропоткиным, однако ничего не сказал. Фрост наполнил фужеры, и Кеннан поднял один из них.

— Теперь, когда мы собрались, я хотел бы поднять бокал за людей, которые в темноте реакции и деспотизма ищут путь к лучшему будущему, — сказал он тихо, в раздумье. — Этот путь труден, густо усеян терниями, каждого, кто встал на него, ожидают смертельные испытания, но и почетен, величествен путь борьбы. За вас, друзья, за тех, кого среди вас уже нет и кто еще борется. — Он отпил из фужера и раскурил сигарету.

Сергей Михайлович выждал, пока он затянется и выдохнет голубоватый дымок.

— Спасибо на добром слове, дорогой Джордж, — сказал он в ответ. — А я поднимаю бокал за прозрение тех, кто до сих пор сомневался, не верил нашей правде.

Кеннан утвердительно кивнул.

— Где вам удалось побывать? Что успели увидеть? — спросил Степняк. — Расскажите, пожалуйста.

— Побывали, можно сказать, везде, — проговорил Кеннан. — И в Петербурге, и в Москве... Александр, самодержец ваш, хотел предложить нам свой маршрут, однако мы с Джорджем отказались, выбрали другой — Сибирь. Нам хотелось собственными глазами повидать каторгу, тюрьмы — все то, что я отрицал, против чего выступал, критикуя ваши писания. — Он говорил, взвешивая каждое слово, каждую фразу. — Мы проехали восемь тысяч километров... Можете себе представить, что это такое... Пересылки, целые тюремные городки, а за Уралом — каторга... Там Россия словно вся в кандалах... Вы правы, господа, целиком правы. Не прав был я, что в предыдущий мой приезд в Россию дал обмануть себя.

— Важно, что вы это осознали, — добавил Кропоткин. — Человеку свойственно ошибаться, все зависит от того, как он оценивает свои ошибки.

— Да, это верно. Уверяю вас, что приложу теперь все силы к тому, чтобы уничтожить зло, нанесенное вам и вашему делу прежними своими выступлениями. Я ваш должник, и можете на меня положиться... Мир еще такого не видел, не знал, что увидит и узнает из моих статей, из моей новой книги. Верьте мне, господин Степняк.

— Охотно...

— Верьте и знайте: я не революционер, не сторонник Маркса, однако, если речь идет о тысячах угнетенных, замученных в казематах, о тысячах сирот, я готов быть вместе с вами... вместе с вами делать все, чтобы уничтожить несправедливость.

Кеннан говорил взволнованно, после высказанного им наступило молчание. Что-то рисовал в альбоме Фрост, низко опустил в задумчивости голову Кропоткин.

— Для того чтобы помочь нам вырваться из ярма деспотизма, — произнес Степняк, — не обязательно становиться в наши ряды. У себя дома вы можете сделать не меньше. Не меньше, господин Кеннан.