Измотанный до предела, я толкнул неприметную дверцу, ведущую в сад. Меня радостно встретил Роко. Он знать не знал о надвигающемся ужасе, и я тоже ненадолго отвлекся от него при виде своего пса: я кинулся его ласкать и нашептывать на ухо нежности.
Небо бледнело. Занимался день, которого я так страшился.
– Вперед, мой пес!
Мы быстро покинули зверинец. Не исключено, что быстрая ходьба поможет мне придумать уловку, способную остановить роковой обратный отсчет.
Лавчонки еще были закрыты. В городе хозяйничали ночные и утренние животные: там и сям копошились мыши, вороны подчищали дороги, растаскивая отбросы, а дрозды поклевывали случайные зерна.
Мы двинулись к Башне. Город еще спал, а здесь начиналась суматоха. Под ударами бича, под вооруженным надзором рабы колоннами выходили из бараков и уныло тащились на стройку. На помосте лежали таблички с чертежами; вокруг сгрудились бригадиры и обсуждали сегодняшние работы. Все тараторили на разных языках, рабочий день начинался суетливо, но работники пребывали в отупении из-за монотонности действий и ощущения бесконечности труда. Чтобы поднять хоть немного строительного материала на верх сооружения, требовалось изрядно времени и осторожности. Башня возводилась долгие годы, но верхний этаж все никак не становился последним. Приходилось продолжать и продолжать[84]. Цель отступала, когда, казалось, к ней можно было прикоснуться, и люди устремлялись к недостижимым облакам. Мне казалось абсурдом, что ради этого живут и умирают тысячи людей. Вялой серостью бессмысленности были пропитаны и движения, и мысли работников.
Среди этого полусонного царства бежал человек.
– Нет, нет и нет! – кричал он.
Бригадиры устремились к нему. Он бесцеремонно их растолкал. Я узнал Гунгунума.
– Нет, нет и нет!
Бригадирам пришлось отступить, и они смотрели, как он ринулся вверх по деревянной лестнице, идущей по наружной стене Башни; по ней вскоре предстояло сновать рабам, доставляющим наверх кирпичи и смолу. Гунгунум карабкался, не переводя дыхания.
– Нет, нет и нет!
Я заволновался. Как этот изможденный бессонницей горемыка выдержит такой ритм? Через несколько прыжков его сердце откажет.
– Нет, нет и нет!
Он продолжал подъем, хрипел, задыхался, отплевывался, надсаживался от крика, но темпа не сбавлял.
– Нет, нет и нет!
По мере его восхождения люди внизу умолкали, обескураженные безумной эскападой архитектора. Что на него нашло?
– Нет, нет и нет!
На стройке воцарилась тишина. Лишь скрипели и трещали ступени под ногами Гунгунума.
И вот он наверху. От стены отходил и вывешивался над пустотой брус, служивший для подъема грузов при помощи веревки и колеса. Толпа внизу вздрогнула. Гунгунум встал на этот брус и двинулся по нему вперед, раскинув руки и стараясь усмирить дыхание. Несколько раз покачнулся. На конце бруса остановился и выкрикнул: