Лежнев не оспаривал базовую пропагандистскую установку, подразумевавшую скептическое отношение к сатире. По его словам, «объектов для нее стало гораздо меньше, чем было во времена ее расцвета».

Редакция «Литературной газеты» тоже проявила осторожность. Примечание к статье уведомляло: печатается она «в порядке обсуждения».

Мнение «перевальца» оспорил близкий к рапповскому руководству критик и функционер В. И. Блюм. 27 мая «Литературная газета» опубликовала его статью «Возродится ли сатира?»[76].

Заявив, что возрождение сатиры, чаемое «перевальцем», невозможно, функционер подчеркивал: он не против газетных фельетонов или очерков, где указаны имена осмеиваемых. Согласно Блюму, даже при социализме нужна такая борьба с недостатками – «адресная».

Вредна же, утверждал он, сатира другого типа. «Обобщающая».

По словам Блюма, она никогда не способствовала перевоспитанию или отстранению от должности невежественных чиновников, казнокрадов или мздоимцев. Напротив, в досоветский период она была «острым оружием классовой борьбы. Сатирическое произведение обобщением наносило удар чужому классу, чужой государственности, чужой общественности».

Но, согласно Блюму, положение изменилось. Потому как с октября 1917 года «для нас государство престало быть чужим».

Значит, если сатирическая публикация не «адресная», она способствует возникновению антисоветских настроений. Блюм утверждал, что «продолжение традиции дооктябрьской сатиры (против государственности и общественности) становится уже прямым ударом по нашей государственности, по нашей общественности».

Сатира была неявно соотнесена с «антисоветской агитацией». Преступлением, характеризуемым в пункте 10 статьи 58 УК РСФСР.

Формулировки из УК, относившиеся к так называемым «контрреволюционным преступлениям», были у писателей, можно сказать, на слуху. Отчеты о политических процессах читали регулярно. Пункт 10 статьи 58 формулировался лукаво: «Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению советской власти…».

Возможности интерпретаторов не ограничивались. Считать призывом «к ослаблению советской власти» можно было все, что угодно.

Ну а санкции предусматривались весьма серьезные. До расстрела включительно. Заранее предусмотрены были и попытки доказать, что преступление совершено неумышленно. 2 января 1928 года пленум Верховного суда СССР принял постановление «О прямом и косвенном умысле при контрреволюционном преступлении»[77].