– Чего там? – послышался надтреснутый мужской голос. – Заело?

В соседней комнате зажгли лампочку. Из дверного проема флажком упал свет, и тут Хили понял, что попался: прятаться негде, бежать некуда. Кроме змей, в комнате почти ничего и не было: одни газеты, ящик с инструментами, к стене прислонена намалеванная от руки вывеска (“С Божьей помощью защитим и укрепим протестантское вероисповедание и постоим за наши гражданские права…“), да в углу стоит виниловое кресло-мешок. Торопливо, боясь, что его застукают (стоило им только заглянуть в комнату, они бы его сразу увидели), Хили протиснулся за ящики, поближе к креслу.

Еще щелчок:

– Ага, наконец-то, – снова надтреснутый голос, но Хили его уже почти не слышал, потому что заполз под кресло-мешок и постарался как следует им прикрыться.

Снова чей-то голос, но слов Хили уже не мог разобрать. Кресло-мешок было тяжелое, он лежал лицом к стене, свернувшись клубочком. Правой щекой он вжался в ковер, который вонял потными носками. И тут – о ужас! – в комнате зажегся свет.

О чем они там говорят? Хили съежился еще больше. Повернуться он не мог, поэтому стоило ему открыть глаза, и он упирался взглядом прямиком в аляповатый ящик с сетчатым окошком, за которым, всего в каких-нибудь двух футах от его носа, ползали штук пять или шесть змей. Пока Хили, окаменев от ужаса, будто в трансе на них таращился, одна змейка выскользнула из общей кучи и всползла на сетку. Под горлом у нее была белая впадинка, а чешуйки на брюхе тянулись длинными, горизонтальными пластинками, словно белесый налет от солнцезащитного лосьона.

Хили поздновато спохватился – он так, бывало, разинув рот, подолгу пялился на размазанные по шоссе, как спагетти с мясным соусом, кишки какого-нибудь зверька – и не успел вовремя закрыть глаза. Черные круги на оранжевом фоне – световой оттиск в негативе – поплыли откуда-то из глубин один за другим, будто пузырьки в аквариуме, и, всплывая, истончались, растворялись…

Пол задрожал от чьих-то шагов. Кто-то вошел, остановился; еще шаги – грузное, торопливое шлепанье, которое тоже резко оборвалось.

“А вдруг у меня ботинок торчит?” – подумал Хили, от ужаса еле сдерживая дрожь.

Ни звука. Кто-то пошел обратно – шаг, другой. Неразборчивое бормотанье. Хили показалось, что один человек подошел к окну, потоптался там, потом вышел. Сколько всего было голосов, Хили никак не мог различить, но один здорово выделялся: он был невнятный, певучий, у них с Гарриет такие голоса делались, когда они играли в бассейне – говорили что-нибудь под водой, а потом угадывали, кто что сказал. При этом Хили все время слышал тихое чирк-чирк-чирк, которое доносилось из ящика со змеями, но звук был такой слабый, что Хили даже подумал, будто ему это только слышится. Он открыл глаза. Сбоку от него, в узкой щелочке между вонючим ковром и креслом виднелись дюймов восемь бледного змеиного брюха, которое как-то затейливо уперлось в сетку. Змея, похожая на бурое щупальце морской твари, слепо подергивалась туда-сюда, будто дворник на стекле машины и… почесывалась, с ужасом и изумлением понял Хили, чирк. чирк. чирк.