– Никому вообще не рассказывай. Слушай, такое нельзя разболтать кому-нибудь… кому-нибудь вроде Грега Делоуча. Хили, я серьезно, – настаивала она, не давая ему и слова вставить, – обещай, что ему не расскажешь.

– Да Грег вообще живет на Хикори-сёркл. Мы с ним только в школе и видимся. И потом, Грег на нас в жизни не нажалуется, я точно знаю!

– Все равно, ничего ему не говори. Даже если ты одному человеку расскажешь.

– Вот бы мне с тобой поехать. Вот бы уехать хоть куда-нибудь, – проныл Хили. – Мне страшно. Мы, похоже, змеей кинули в бабушку Кертиса.

– Слушай, что я говорю. Дай мне слово. Что никому не расскажешь. Потому что.

– Если это бабка Кертиса, значит, она и всем остальным бабка. И Дэнни, и Фаришу, и проповеднику, – Хили вдруг зашелся визгливым истеричным хохотом. – Они меня прирежут!

– Да, – очень серьезно подтвердила Гарриет, – и именно поэтому нам нужно молчать. Если ты никому ничего не скажешь, и я никому ничего.

Тут Гарриет что-то заметила, вскинула голову – и до ужаса перепугалась, увидев, что Эллисон стоит в дверях гостиной, всего-то в нескольких шагах от нее.

– Как же хреново, что ты уезжаешь, – дребезжал в трубке голосок Хили. – Только вот с трудом верится, что ты едешь в этот вонючий, мерзкий баптистский лагерь.

Гарриет демонстративно отвернулась от Эллисон, промычала что-то в трубку, чтоб стало ясно, что она не может разговаривать, но Хили ничего не понял.

– Вот бы и мне куда-нибудь уехать. Родители хотели на каникулах свозить нас в Смоки-Маунтинс[29], но отец сказал, что ему не хочется гонять машину на такое расстояние. Слушай, может, тогда оставишь мне пару четвертаков, чтоб я, если что, мог тебе позвонить?

– У меня нет денег.

Как это похоже на Хили – родители ему карманные деньги выдают, а он еще и у нее их клянчит. Эллисон ушла.

– Господи, только бы не оказалось, что это их бабка. Пожалуйста, пожалуйста, только не она!

– Мне пора.

Отчего же свет такой печальный? У Гарриет на сердце было так тяжело, будто оно вот-вот лопнет. В мутном зеркале виднелась стена у нее над головой (растрескавшаяся штукатурка, почерневшие фотографии, тусклые золоченые канделябры), а по зеркалу плесневелыми облачками вихрились черные пятнышки.

Из трубки по-прежнему неслось хриплое дыхание Хили. У него дома не было ничего печального – все новенькое, веселенькое, и телевизор вечно включен, – но стоило его дыханию пробраться по проводам к ним в дом, как и оно менялось, делалось грустным.

– Мама записала меня к мисс Эрлихсон, теперь она у меня будет классным руководителем, – сказал Хили. – Так что, похоже, мы с тобой в седьмом классе нечасто будем видеться.