– Дамы, добро пожаловать, – заворковал он, просунув голову в опущенное окно машины. – Слава Господу!

– Слава, слава, – отозвалась Эди, которой дела не было до евангельского душка, которым, бывало, отдавали реплики доктора Вэнса. – Вот, привезла вам пассажира. Сейчас запишу ее и домой поеду.

Доктор Вэнс нагнул голову, просунулся подальше в окошко и улыбнулся Гарриет. Лицо у него было обветренное, кирпично-красное. Гарриет холодно отметила, что из носа у него торчат волоски, а между крупных квадратных зубов скопился налет.

Доктор Вэнс театрально отдернул голову, как будто Гарриет ошпарила его взглядом.

– Ого! – он вскинул руку, понюхал подмышку, взглянул на Эди. – Я уж было подумал, что утром забыл дезодорантом побрызгаться.

Гарриет уткнулась взглядом в коленки. “Ну и что, что мне придется тут остаться, – мысленно твердила она, – но притворяться, что мне тут нравится, я не обязана”. Дети в лагере, считал доктор Вэнс, должны быть шумными, резвыми, подвижными, а если кто духу лагеря не соответствует, так он его расшевелит силой – затормошит, задразнит. “Что такое, шуток не понимаешь? Не можешь, что ли, над собой посмеяться?” Только кто затихнет – неважно, почему, – как доктор Вэнс тут как тут, швырнет в него наполненный водой воздушный шар, заставит танцевать перед всем лагерем – по-цыплячьи дрыгать ногами, или отправит бегать по грязи, ловить перемазанную жиром свинью, или нацепит жертве на голову дурацкую шапку.

– Гарриет! – нарушила Эди неловкое молчание.

Но что бы там Эди ни говорила, а от доктора Вэнса ей тоже не по себе делалось, и Гарриет это знала.

Доктор Вэнс уныло подудел в кларнет, но Гарриет все равно не подняла головы, тогда он снова просунулся в окно и показал ей язык.

“Я окружена врагами”, – напомнила себе Гарриет. Придется проявить силу духа и вспомнить, зачем она сюда приехала. Да, она ненавидит лагерь на озере Селби, но сейчас для нее безопаснее места и не придумаешь.

Доктор Вэнс присвистнул – звук вышел обидным, презрительным. Гарриет с неохотой подняла глаза (сопротивляться бессмысленно, он так и будет к ней цепляться), и доктор Вэнс сделал брови домиком, как у грустного клоуна, выпятил нижнюю губу.

– Праздник жалости к себе, он и не праздник вовсе, – сказал он. – А знаешь почему? А? Потому что празднуешь один-одинешенек.

У Гарриет запылали щеки, она тайком глянула в окно, за спину доктору Вэнсу. Тонкие высокие сосны. Мимо тихонько прокралась стайка девочек в купальниках, ноги у них были забрызганы красной грязью. “Пала власть горских вождей, – подумала Гарриет. – Я оставил родину и укрылся в вересковых пустошах”[30].