– Дай Бог ему долгих лет жизни, Эмилиано нашему.
– И Вилье, – рискнул добавить Мартин для оживления разговора.
– Ну ясное дело, командир! – Сапатист отступил в сторону и стволом показал, что проход свободен. – Да здравствуют Сапата и Вилья, и чума возьми тех, кто струсит.
Дальнейший путь Мартин проделал без помех. В конце проспекта шло строительство Национального театра, приостановленное с началом революции, – мраморный фронтон был в лесах. Дальше начиналась Аламеда, где кроны деревьев укрывали тенью фонтаны и железные скамьи, отлитые в стиле Эйфелевой башни. А под полукруглой колоннадой у памятника Хуаресу, в белой шали на плечах, в шляпе из итальянской соломки, с зонтиком в руке, в платье такого же оттенка синевы, как и текучий кварц ее глаз, ждала Йунуэн Ларедо.
– Как ты изменился… Тебя и не узнать.
Мартин улыбнулся. Теплый ветер веял ароматами деревьев, цветов и земли. Пара пошла по одной из гравийных дорожек, полукругом огибавших парк.
– Не знаю, принять ли это за комплимент…
Йунуэн не сводила с него глаз. И в свою очередь улыбнулась чуть рассеянно:
– Не сомневайся – только так.
Мартин обернулся и бросил быстрый взгляд на донью Эулалию Ларедо, следовавшую за ними на некотором расстоянии. А в нескольких шагах позади нее замыкал этот странный кортеж высокий крепкий человек в котелке – типичный телохранитель.
– Похудел и посмуглел, – сказала Йунуэн. – И глаза…
– Что?
– Глаза будто не твои.
Она прошла еще немного, продолжая смотреть на него. Потом очень серьезно кивнула, подтверждая:
– Наверно, не такие простодушные, как прежде… – смущенно добавила она. – Или какие-то усталые. У Мартина, которого я знала раньше, были другие глаза.
Они молча шли по золотистым пятнам солнечного света, лежавшим на земле. В кроне деревьев слышались птичьи трели.
– Я удивилась, узнав, что ты все еще в Мексике. Мне сказали, что видели тебя среди всадников, сопровождавших Панчо Вилью в то утро, когда он входил в город. – Она замялась на миг и поправилась: – Когда
– И кто же это меня узнал?
– Мориц. Помнишь его?