– В монастыре в Дамбартоне. Это Шотландия.
– И мать назвала тебя в честь тамошней монахини, верно?
Матильда кивнула.
– Мы с мамой прожили там почти пять лет. И все эти годы она ежедневно предпринимала попытки вернуться в Виареджо. Но пока шла война, это было невозможно. А мама все равно пыталась, несмотря ни на что. Придумывала какой-нибудь очередной план. То мы собирались на Сицилию, чтобы там переждать, то какой-то священник пообещал написать письмо, чтобы добиться нашей экстрадиции через Швейцарию. Но так ничего и не вышло. По правде говоря, в Шотландии с монахинями было безопаснее, чем в Виареджо, поэтому мы остались. – Матильда смахнула слезу. – И что самое печальное, когда пришло время возвращаться в Италию, я очень хотела остаться. Для меня это был единственный дом, другого я не знала. Все мамины рассказы про моих итальянских бабушку и дедушку, про братьев и сестер казались мне сказками. В моей жизни не было этих людей, они представлялись мне персонажами какой-то несуществующей книги. И вот вечером, накануне отъезда, я вылезла из кровати, пошла в монастырь и сказала сестрам, что убегаю. Что не хочу ехать в Италию, а хочу остаться с ними.
– И что сделала твоя мама?
– Тогда она первый и последний раз в жизни меня отшлепала. Она сказала: «Я твоя мать. Ты должна быть рядом со мной». И я больше никогда никуда не убегала.
– У нее никого, кроме тебя, не было,
– Когда много лет спустя мама умерла, я позвонила сестре Матильде. Ей тогда было уже за девяносто, но она сохранила ясный ум. Помнила моего отца. Она сказала, что не встречала более благородного мужчины. Он был высоким, синеглазым, с густыми каштановыми волосами. Много шутил и если не улыбался, то что-нибудь насвистывал. Так что для меня образ отца сложился из воспоминаний старой монахини.
– Почему ты не спрашивала маму, как он выглядел?
– Однажды я попросила ее показать мне его фотографию, но она так расстроилась, что я больше не спрашивала. Позже мать сожалела о такой своей реакции и рассказала мне о бабушке, Гризель Мак-Викарс. Мама сказала тогда: «Матильда, никогда не озлобляйся, как она». Но во мне есть немного ее скверного характера, так ведь?
– У тебя есть на то причины.
– Полагаю, у бабушки они тоже были. Многим людям приходилось хуже, чем мне, но я умудрялась чувствовать обиду и за себя, и за других.
Анина улыбнулась.
– Я до сих пор злюсь из-за семьи Сперанцы, – вздохнула Матильда. – Никто никогда не должен переживать то, что выпало им. Именно тогда итальянцы отвернулись от итальянцев.