– Он не мог сдержаться.

– Это делает его поступок менее отвратительным?

– Для жертвы? – спросила я. – Или для упыря?

Гауптшарфюрер посмотрел на меня, прищурив глаза:

– Есть разница?

Я не ответила. Через мгновение ключ снова повернулся в замке, я встала на четвереньки и слизала, что смогла, с пола.

Однажды утром после бурана, когда весь лагерь был заметен снегом, мы с Дарьей вышли из барака, чтобы в строю маршировать на работу. Мы плелись позади других женщин, укутанные в драные тряпки, замерзшие. Тропинка, по которой мы ходили каждый день, вела нас вдоль ограды лагеря, мимо въездного пандуса. Иногда мы видели, как прибывают новые железнодорожные вагоны, как происходит отбор узников. Иногда мы плелись мимо очереди людей, ожидающих «душа», который они не переживут.

В тот день из вагонов выгружалась новая партия заключенных. Они стояли на платформе, как мы когда-то, держали в руках вещи, выкрикивали имена родных.

И вдруг мы увидели ее.

Вся в белом с головы до пят, с вуалью, развевавшейся у нее на голове на холодном ветру, она оглядывалась вокруг, а ее подгоняли и толкали со всех сторон, запихивая в очередь на отбор.

Арестантки застыли на месте, пораженные этим зрелищем.

Удивительно, но оно оказалось не самым удручающим из всего, что мы видели в лагере. Невеста, которую забрали прямо со свадьбы, разлучили с женихом и отправили в товарном вагоне в Освенцим…

Это давало надежду.

Значит, несмотря на то что творится в этой адской дыре, сколько бы евреев они ни изловили и ни поубивали, кто-то все равно остается на воле: живет своей жизнью, влюбляется, выходит замуж, полагая, что завтра неизбежно наступит.

Главный лагерь в Освенциме представлял собой небольшое поселение. Тут были продуктовый магазин, столовая, кино и театральный зал, где выступали оперные певцы и музыканты, некоторые из евреев-заключенных, а еще фотолаборатория и футбольный стадион. Был спортивный клуб, в который могли вступить офицеры, устраивались матчи: к примеру, заключенные, которые были боксерами, молотили друг друга, а офицеры делали на них ставки. Алкоголь здесь тоже имелся. Офицерам выдавали какую-то норму, но, судя по тому, что я видела, иногда они складывались, чтобы выпить вместе.

Все это я знала, потому что проходили недели, и гауптшарфюрер начал посылать меня по каким-нибудь надобностям в другие части лагеря. То попросит принести ему сигареты, то отдать белье в стирку. Я стала его Läuferin – девочкой на побегушках, которая исполняет поручения по необходимости. Иногда он посылал меня в «Канаду» – передать записки младшим офицерам, которые совершали обход, пока он работал в своем кабинете. Наступила зима, а с ней пришли холода, и я, отбросив предосторожности, стала делать, что могла, для Дарьи и других женщин. Когда гауптшарфюрер уходил в офицерский клуб или поесть в столовую и я знала, что его не будет довольно долго, то печатала записку на его личном бланке с требованием, чтобы заключенную А18557 – Дарью – привели на допрос. Мы с Дарьей спешили в кабинет, где по крайней мере полчаса она могла погреться, прежде чем возвращаться на работу в ледяные бараки «Канады».