– Это огорчит меня. Значит, да – огорчит и Бога.

– В таком случае почему пожертвование сердца Клэр Нилон порадует Бога?

Он улыбнулся мне улыбкой, какие можно видеть на лицах святых на фресках, отчего хочется узнать их тайны.

– Мой конец, – ответил Шэй, – это ее начало.

У меня оставалось еще несколько вопросов, но, честно говоря, я опасалась того, что может сказать Шэй. Он и так говорил загадками.

– Спасибо, – поблагодарила я, усаживаясь на место.

– У меня есть вопрос, мистер Борн, – заговорил судья Хейг. – Ходит много разговоров о странных вещах, происходящих в тюрьме. Вы верите в то, что можете творить чудеса?

Шэй взглянул на него:

– А вы верите?

– Извините, но суд работает по-другому. Мне не разрешается отвечать на ваши вопросы, а вам все же придется ответить на мой. Итак, – повторил судья, – вы верите в то, что можете творить чудеса?

– Просто я делал то, что должен был. Можете называть это как угодно.

Судья покачал головой:

– Мистер Гринлиф, свидетель ваш.

Вдруг с мест для публики поднялся какой-то мужчина, расстегнул куртку, показывая футболку, на которой были изображены цифры 3: 16[22], и хрипло выкрикнул:

– «Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного…»

Но к нему подоспели два маршала, стащили его с места и поволокли по проходу. Сразу же зажужжали камеры новостных каналов.

– Своего Единородного Сына! – голосил человек. – Единственного! В аду сгоришь, когда тебе в вены впрыснут…

За ними захлопнулись двери зала суда, и настала полная тишина.

Всех прежде всего поразило, как этот человек попал в зал суда. На входе были пропускные пункты с металлоискателями и маршалами. Однако его оружием стала искренняя ярость правоты, и мне трудно было решить, кто из них двоих с Шэем выглядел хуже.

– Хорошо, – вставая, произнес Гордон Гринлиф. – Ну что ж… – Он подошел к Шэю, закованные руки которого лежали на ограждении свидетельского места. – Вы – единственная персона, исповедующая вашу религию? – спросил Гринлиф.