Лемнер брал Бухмет не во имя Русской Победы, не во славу русских войск. Он брал Бухмет, чтобы дойти до церкви и в отблесках боя, среди вспышек и грома, обвенчаться с Ланой.

«Тебе, любимая»! — повторял он, сжав зубы и раздвинув губы. На лице его блестел жуткий и счастливый оскал.

«Бэтээры» с пехотой притаились в развалинах, упругие, готовые слететь с тетивы. Гаубицы раздолбили этажи и подъезды ближних домов, перенесли огонь в глубь квартала.

— «Комок»! Я— «Пригожий»! Атакуй!

Бэтээры, как длинные змеи, скользнули вперёд. Лемнер в бинокль видел грязно-зелёные ромбы машин, тёмные, прилипшие к броне комки пехотинцев, профиль Пушкина, как белый мазок, заслонённый ногами солдат.

«Тебе, любимая!» — яростной мыслью посылал бэтээры в атаку.

На небе, среди чёрных дымов, появилась заря, длинная, красная, как ватерлиния. Бэтээры ушли из развалин, приближались к домам по двум направлениям, один к кладбищу сгоревших легковушек, другой к карусели и двухколёсной цистерне.

— «Комок»! Я — «Пригожий»! Ссаживай пехоту! — командовал Лемнер, но не в рацию, а в окуляры бинокля. На железной крыше своим нетерпением, страстью он гнал бэтээры по пустырю под алой зарей.

Он видел, как сыплются с брони комочки солдат, рассеиваются, как семена. Бэтээры замедляют ход, медленно ползут за солдатами, и у пулемётов начинает мерцать, курсовые и башенный пулемёты бьют по нижним этажам и подъездам, прикрывая пехоту. От дома, из чёрной дыры на фасаде вылетает пушистая трасса, мчит к бэтээру, промахивается, поднимает короткий взрыв. В оконных проемах начинают трепетать огоньки. Пехотинцы перебежками, хоронясь за легковушками и цистерной, приближаются к фасаду. Лемнер слышал стук их сердец под бронежилетами, удары подошв в утоптанный снег, чувствовал, как пахнут сгоревшая пластмасса и резина легковушки, как веет бензином пустая простреленная цистерна.

— «Комок»! Я — «Пригожий»! Вперёд! Не сметь залегать! — кричал он в морозный воздух, видя, как ожили на этажах пулемётные гнезда, и под разными углами бьют из проломов гранатомёты, и бэтээры, уклоняясь от попаданий, колесят по пустырю, отступают, прячутся в развалинах. Пехота втянулась в подъезды, высотка проглотила два взвода и замерла. Грязно-белый изрезанный колёсами пустырь, тёмные дырки взрывов, два убитых штурмовика, похожие на плывущих кролем пловцов, и красная лента зари, как та, что носили царские камергеры.

Артиллерия лязгала в глубине квартала «Альфа», в стороне со свистом закипавшего чайника проносились реактивные снаряды. Но высотка молчала. Она пережёвывала ворвавшиеся в неё два взвода. Беззвучная снаружи, внутри она чавкала, скрипела зубами, булькала и давилась. Лемнер с крыши, опустив бинокль, видел теменным оком взбегавших на этажи штурмовиков. Грохотали гранаты, дергались сжатые в кулаках автоматы, распахивались двери квартир. Схватывались на лестничных клетках, клубками катались по ступеням, падали с этажей, блестели ножами, давили кадыки, рвали пальцами рты. Высотка съедала штурмовиков. Проглотила два взвода, отхаркивала уцелевших, провожала кровавыми плевками.