Концерт состоялся в клубе. Топилась печь, тянулись ряды скамеек. Над сценой висела хоругвь, с неё в зал смотрел Спас огромными, чёрными, ужаснувшимися глазами. Светоча и Лемнера усадили в первом ряду. Солдаты тесно уместились на лавках, жадно, нетерпеливо взирая на сцену. Чичерина появилась, маленькая, хрупкая, в свитере, с гитарой, сверкнувшей лаком. Уселась на табуретку под Спасом, держала гитару, косо глядя на струны, будила их, завораживала, колдовала, не замечая множества обожающих глаз. Подняла голову, воздела брови, как будто изумилась многолюдью, и вдруг яростно плеснула пальцами, ударила по струнам. Полыхнуло взрывом, тусклые лампы зажглись, как дворцовые люстры.

Казалось, прилетела и ударила молния. Случилось преображение. Маленькая хрупкая женщина стала огненной, грозной. Стала бурей, взрывной волной, слепящим светом. Неслись бэтээры, мчались в небесах пятнистые «аллигаторы», самоходки долбили проломы, пехота вставала из траншеи и шла на пулемёты. Сидящие в зале солдаты восхищённо и грозно внимали. Это была их певица, их Донбасс, их подбитый горящий танк. Войну, на которой они сражались, воспели. Их угадали, их беззвучные помыслы облеклись в восхитительную музыку. Их проклятья и стоны перелились в расплавленные, как свинец, слова.

Это было о них, о русской пехоте, жертвенной и бесстрашной, которая дойдёт до днепровских круч и принесёт с войны свои раны, ордена, бреды во сне, неутешные богомолья.

Чичерина пела то грозно, то слёзно. Кричала, поднимая в атаку, голосила, ступая за гробом. Её женственность становилась клёкотом боя, надгробным рыданием, прощальной молитвой, письмом матери к сыну. Солдаты на лавках внимали ей, любили, верили, что их не убьют.

Лемнер заметил на глазах маленького, с тонкой шеей, солдата слёзы.

Вечером, в уцелевшем посёлке, в придорожном кафе ужинали Светоч и Лемнер. Кафе было оцеплено. Внезапно загорался фонарь, свет скользил по липкой броне бэтээра, по лицу автоматчика и гаснул. Окна кафе были наглухо зашторены брезентом, кафе оставалось невидимым для ночных украинских дронов.

К столу подавали две молодые женщины из тех, что отыщутся в любом военном обозе, расторопные, сметливые, обласканные множеством мужских жадных глаз. За время походов эти женщины согревали не одну походную кровать.

Красная рыба из военных консервов была пересоленная.

Хлеб был ржаной, душистый, недавней выпечки. Каша с тушёнкой была наваристой, из полевой кухни. Огурцы домашнего посола, забытые в подполах убежавших от войны хозяев, лежали в миске с кисточкой укропа.