— Я не могу оставить объединение «Пушкин».

— Передайте командование вашему начальнику штаба. Он очень толковый, талантливый ваш ученик. А вас я забираю в Москву.

— Я останусь в войсках, Антон Ростиславович, — Лемнер преступил черту, за которой Светоч из благожелательного покровителя превращался во врага. Мало кто из врагов Светоча оставался в живых. Лемнер становился тем, кого ожидал железный шкаф и стеклянный сосуд с формалином. Распахнутся дверцы железного шкафа, в колбе голый Лемнер будет, слабо покачиваясь, выпускать из губ маслянистый пузырь.

— Объединение «Пушкин» — это ещё не вся российская армия. Если одна из частей выходит из повиновения, остальная армия подавит мятеж.

— Это угроза, Антон Ростиславович?

— Армия в государстве подчиняется политическому руководству. Если армия выходит из подчинения, это мятеж. Мятеж будет подавлен, ради спасения государства.

— Передайте Президенту, что я по-прежнему ему верен. Приказ о моём переводе готов выслушать только из его уст. Я не верю слухам о двойниках. Убеждён, что Президент жив и твёрдо управляет государством. Не нуждаясь в сомнительных посредниках.

Лицо Светоча было ужасным. Казалось, ожог переползает на уцелевшую половину. В глазнице бурлил расплавленный рубин.

— Спасибо за ужин, Михаил Соломонович. Где вы ночуете?

— Поеду в лагерь. Хочу узнать у солдат, как им понравилась Чичерина.

— Спокойной ночи, Михаил Соломонович.

Они расстались. У выхода из кафе на мгновение зажёгся фонарь. Возникло лицо, прямые, в одну линию брови, фиолетовые глаза, усики над пухлой губой.

Ночью в кунге, где Лемнер обнимал Лану, зашипела рация. Так шипит брошенная на раскалённую сковородку рыба.

— Командир! — хрипел Вава. — По лагерю нанесён ракетный удар! Предположительно две ракеты! Со стороны Ростова! Есть «двухсотые»!

Лемнер запрыгивал в бэтээр. Отгонял прочь страшную догадку, а она жгла, настигала. Красный рубин кипел в безбровой глазнице.

«Меня! Убить! Со стороны Ростова! Мерзкий циклоп! Прострелю башку!»

Он был неугоден государству. Оно непомерной мощью ополчилось на него, стремилось уничтожить. Он был беспомощен, беззащитен перед громадой государства. Оно смотрело на него жутким рубиновым оком, приговорило к смерти.

Бэтээр мчался по разбитой дороге, светились циферблаты, как фосфорные, всплывшие из глубин рыбы. Каждый ухаб сотрясал мозг, множил панику.

Можно отступить, смириться, прийти на поклон к государству. Явиться на утро к Светочу, сказать, что согласен оставить фронт, оставить формирование «Пушкин», ехать в Москву, принять из рук государства высокий пост. И ждать, когда государство раздавит его, заглянувшего в катакомбу российской власти, куда есть вход и нет выхода. И смерти его никто не заметит.