Он встает. Двери в откровенность закрылись. Не проскользнет и полоска света.
– Уже поздно, Флоренс. Тебе пора.
– Больше не хочешь меня видеть?
– Напротив, я хочу видеть тебя слишком сильно. Прошу.
– Да, преподобный, у вас обет.
Я тоже поднимаюсь на ноги и провожу по обложке «Жизни Христа», лежащей на кофейном столике между нами.
– Возьми ее.
– Нет, пусть будет у тебя. Можешь перечитывать ее, когда снова захочешь увидеть меня слишком сильно.
Он смотрит исподлобья. Его взгляд, красивое, но бескровное лицо. Раненый мальчишка. Мне хочется утешить его.
– Да, Флоренс. Ты права. В твоем присутствии я забываю, что я священник. Однако я священник.
– Тогда, преподобный, я оставлю вас наедине с вашими молитвами.
Он пытается взять меня за руку, удержать, но я не позволяю. То уходи, то останься. То ближе, то дальше. Меня укачивает.
– Ты прогоняешь меня и сам же вынуждаешь остаться.
– Не прогоняю. Я хотел бы, чтобы ты осталась, но мы оба знаем, что не готовы к этому.
– Потому что ты священник?
– Нет. Потому что ты тоже хранишь обет.
18
18
Согласно Данте, те, кто попадают на девятый круг – предатели родных, родины и близких, – вмерзают в лед по шею. Не в силах пошевелиться, они страдают от вечных мук холода. И Корк знает об этом. Знает, что я предатель. Зима наступает резко – все заваливает снегом, покрывается коркой льда, что блестит в редких солнечных лучах. Нил не успевает сбивать сосульки с крыши. Топить камин круглые сутки нельзя – дров много, но запас не бесконечен. Я кутаюсь в старые свитеры Джейн, во все, что дала Хелен, – я обречена мерзнуть здесь навеки.
Сдаться. Кеннел считает это хорошим решением. И порой я сдаюсь зиме. Выхожу на улицу, ничего не надевая поверх свитера, и стою на крыльце до тех пор, пока не немеют пальцы и щеки. Вдыхаю морозный воздух в попытке промерзнуть до костей.