– Скорее, отсутствие. Я с рождения был одинок. Я стал бы очень плохим человеком, если бы не принял сан. Я стал бы очень плохим…

– Твоя мать была рада тому, что ты принял сан?

– Она об этом не знает. Я давно ее не видел. Она оставила меня, когда мне было шесть. – Он надолго замолкает. – Поэтому я и стремился к Богу и церкви. К тем, кто примет в семью, которой у меня не было.

– Тебя растили бабушка с дедушкой?

– Нет. В итоге они решили, что не потянут такую ответственность. Я пробыл в приюте полгода, а потом меня определили в семью.

– Но ты не называешь их родителями?

– Их было десять или одиннадцать. Я сбился со счета. Каждый год мои ровесники меняли классы, порой школы, а я – семьи.

– Почему? Ты был сложным ребенком?

– Нет. У меня были сложные опекуны. Все имели свои цели, но цели полюбить и воспитать ребенка у них не было. Я никому из них даже кактус не доверил бы, не говоря о человеке. Но меня было некому защитить.

– Это мне знакомо. Я жила в семье, но… словно одна. Когда-то все было иначе, но длилось недолго. Когда мама ушла от нас, я разучилась верить в людей. Может быть, поэтому я отталкивала тех, кто оказывал мне внимание, и в то же время тянулась к ним.

– Ты говоришь о Сиде?

– В том числе.

Я закрываю глаза, пытаясь вспомнить его лицо: рыжие волосы и милые веснушки, особенно сильно обсыпавшие лоб и щеки, но образ расплывается в памяти. Я могу четко увидеть его лишь на фотографии.

– И все равно не понимаю, тебе было всего девятнадцать. Неужели ты никогда не хотел иметь отношения, жениться, родить детей, заниматься…

– …сексом? – продолжает он. – У меня хорошее настроение, Флоренс, поэтому, если пообещаешь никому не говорить, я открою тебе страшную тайну. – Он многозначительно замолкает. – Я не девственник.

Я пытаюсь подавить улыбку.

– На это я и не рассчитывала.

– Правда?

– Ты ведь не родился священником. Точно так же, как я не родилась юристом. К тому же ты для этого слишком привлекателен.

– По-твоему, все непривлекательные люди девственники?