Я быстро сокращаю расстояние между нами, прижимаюсь к его груди, к кремовому свитеру – он такой мягкий – в его объятиях так хорошо. Его сердце мерно бьется. Он растерян, но все же опускает руки на мою спину.

– Я хочу кое-что сказать, – говорю я, нехотя отстраняясь.

– Флоренс… нет. – Он пытается оттолкнуть меня, отступить, но я хватаю его за плечи.

– Нет, послушай. Я не сказала этого очень многим людям. Тем, кто был мне по-настоящему дорог. Но тебе скажу. – Я знаю слова, но ищу смелости, чтобы их произнести. – Я люблю тебя.

Его глаза влажнеют.

– Это предназначается не мне.

– Тебе, Нил. Тебе! Я ценю все, что ты сделал для меня, и все, что делаешь. Это не просто слова… я…

Он прижимает меня к себе, не позволяя больше сказать, но я не противлюсь. Его сильные, но нежные отцовские объятия – все, что мне сейчас нужно.

– Я тоже люблю тебя, Флоренс, – говорит он почти неслышно, но я слышу. Его дыхание щекочет мои волосы, а потом он отстраняется и мигом утирает скупые слезы.

– Ты можешь поплакать, если хочешь…

– У меня нет любимых учеников, мисс Вёрстайл. И я все еще жду вашего сочинения, – опять отшучивается он, но на этот раз по-доброму, без камня на сердце.

Надеюсь, мое признание поможет ему. Мне помогло.

Вдруг раздается стук в двери. Мы переглядываемся.

– Притворимся, что нас нет дома? – шепчу я. – Что мы занимаемся бурным супружеским сексом?

Остро́та не вызывает у него ничего, кроме картинного сдвига бровей к переносице. Он открывает дверь – на пороге стоит раскрасневшийся, но ужасно привлекательный в своей юности Питер Арго.

– Добрый день!

– Вечер, молодой человек. Что вам угодно? – нарочито строго спрашивает Прикли, и я едва сдерживаю смех.

– Ну я хотел позвать Флоренс играть в снежки.

– Во-первых, без «ну», а во-вторых, какие еще снежки? Вам сколько лет?

– Ну… ну, мистер Прикли, это несмешно. – Он переводит взгляд на меня. – Флоренс, пойдешь?