Он встает и, обхватывая мои запястья, поднимает за собой. Как жнец смерти, забирающий душу с поля боя, он унесет меня туда, где будет хорошо и спокойно. А даже если нет, это лучше одиночества.

– Мне не нравится причинять тебе боль. Я не хочу этого.

– Хочешь, но боишься.

– Я не буду, Флоренс. Это та часть меня, которую я не стану выпускать.

– Тогда просто будь со мной.

У него на лбу выступает вена. Я подаюсь ближе, хочу накрыть ее губами, но он слишком высокий и все еще противится мне.

– Без темной стороны. Без всего этого. Только ты и я.

Я провожу рукой по его груди, ощущая, как часто бьется сердце. Внутри все пылает – умру, если он оттолкнет меня.

– Ты нужен мне, Кеннел. Пожалуйста. – Опускаю руку до его ремня, провожу по пряжке. Он мертвой хваткой цепляется за мое запястье, но не отбрасывает.

– Не заставляй меня умолять…

Но я готова умолять, ползать в ногах, просить до самого рассвета… и после него. Подписать контракт кровью, продать душу дьяволу лишь за ночь с ним. Пожалуйста, Кеннел. Пожалуйста! Что он делает со мной? Кто я? Что я? Это так глупо.

– Я священник, Флоренс. Ты должна это понимать.

– Понимать? Что именно? Как ты прячешься за своим священством? Тебе тридцать три, Кеннел, и ты соблюдаешь целибат чертовых пятнадцать лет, хотя ты самый красивый мужчина, которого я когда-либо встречала. Возможно, ты даже самый красивый мужчина на свете. Ты можешь получить любую женщину, можешь жениться и завести детей. Или заниматься сексом с кем угодно и где угодно. Ты можешь быть кем угодно. Ты можешь править миром, если пожелаешь. И мир не будет против. Я ненавижу подчиняться, но тебе я бы подчинилась, вошла бы за тобой в горящее здание, если понадобилось бы, и вынесла на себе, если пришлось бы. Принимаю ли я, что ты священник? Да. Понимаю ли я, почему ты стал священником? Да. Но понимаю ли я, почему ты до сих пор священник? Нет. Никогда не пойму.

– Зачем ты испытываешь меня? – в его голосе мольба. Но о чем? Уйти или остаться?

– Все дело в твоем обете, но ты не станешь плохим, если нарушишь его. Бог не создал бы нас такими, если бы это было плохо. Разве это не гордыня – противиться его замыслу?

– Нет, дело не в обете. С тобой дело никогда не было в обете.

– Ты боишься Бога?

– Нет, я боюсь себя, потому что…

Я прикладываю палец к его губам, заставляю замолчать. Встаю на цыпочки и касаюсь носом его щеки, исследую лицо, ощущая кожу под кожей. Он не шевелится, закрывает глаза и задерживает дыхание. Я заберу его с собой в ад, но не за эту ночь. Он знает это.