– Да, я так часто ношу его, что уже не замечаю.

– Свою броню.

Он одаривает меня взглядом, полным сначала удивления, а потом признания – я попала в яблочко. Он оставляет кочергу в подставке и устраивается в кресле, не отводя глаз от языков пламени, я же не отвожу глаз от него. Внезапно жар камина просачивается через одежду, через кожу, так глубоко, что я и сама не подозревала, что во мне таятся такие глубины. Я сгорю в нем.

– Любишь огонь? – спрашиваю я.

– Да, мне нравится на него смотреть.

– Значит, если бы ад существовал, он бы тебе тоже понравился.

Он поворачивает голову, серые глаза чернеют.

– Ад существует. Но не тот, который ты представляешь.

– Я знаю, что это не преисподняя с пылающими котлами. Я живу в аду последние семь лет.

– Я тоже так думал в свое время.

– Неужели? Разве служение Богу не наградило тебя вечным спокойствием и одухотворенностью?

– Как ты и говорила, я не всегда был священником.

– Хотела бы я встретить тебя до того, как ты им стал.

– Когда я поступил в семинарию, тебе было одиннадцать.

– Хочешь сказать, мы обречены?

Его челюсти сжимаются. Слегка, почти незаметно. Но я замечаю. Соскальзываю с кресла, подобно шелку, быстро и беззвучно, и кладу голову ему на колени. Мне хочется быть у его ног, хотя бы ненадолго. Принадлежать кому-то, кто мне не безразличен.

– Встань, прошу, – шепчет он, берет мое лицо в руки и поднимает так, чтобы я смотрела ему в глаза.

– В тот вечер… когда ты причинил мне боль, ты не сделал ничего дурного. Нам это было нужно. Не отрицай этого.

– Ты можешь простоять на коленях вечность, но я не сделаю это снова.

– Почему?