– Какая прекрасная разбитая душа.

– Ложь.

– Нет. Я увидел это в твоих глазах. Тебя всегда выдают глаза, как и всех хороших людей. Но еще ни у кого я не видел таких прекрасных глаз, как у тебя, Флоренс Вёрстайл.

Я спускаюсь ниже, оттягиваю его брюки и провожу языком внизу живота. По его телу пробегает дрожь, он запрокидывает голову, и из горла вырывается приглушенный стон. Ничто иное не отзывается во мне сильнее, чем этот звук, его прикрытые глаза, вздымающаяся грудь. Вот так просто я делаю этого сурового и холодного, как зимняя ночь, мужчину таким уязвимым, таким податливым, таким… слабым.

– Пытаешься усыпить мою бдительность? – хрипит он.

– А она тебе нужна?

– С тобой? Всегда.

Я прищуриваюсь.

– Какая твоя любимая поза в сексе?

– Я католический священник, Флоренс. Очевидно раком. Причем я всегда внизу.

Его смех разливается по мне теплом. Когда он затихает, я упираюсь подбородком ему в грудь, глядя в глаза. Он заправляет прядь мне за ухо.

– Это было преступлением, – шепчу я.

– Что?

– Делать тебя священником.

Он невесело усмехается.

– Можешь не верить, но все эти годы я нечасто думал о сексе.

– И даже в период твоей темной стороны?

– Особенно в тот период. Моя темная сторона не требовала секса или романтической привязанности, она хотела рабского повиновения, власти над их душами и насилия над их телами. Мне нравилось приносить им боль – не удовольствие. Я был не способен на секс, ведь он одна из форм проявления любви или попытка ее получить. Я желал лишь насилия. Но после случая, о котором я тебе рассказывал, я запер это внутри себя, подавил – и это правильно. Теперь я поступаю правильно. После встречи с тобой я все чаще об этом думаю.

– О насилии?

– О сексе.