Огонь играл, дразнил, пел, лица горели от сухого жара, и тянуло легким сквознячком от окна — ночи бессонные и быстрые, жар и холод, дрожащий свет и черные тени по углам, обветренные губы, одно дыхание. Он был нетерпелив и настойчив, она говорила невнятно о каких-то предчувствиях, о том, что летом… «Я не доживу», — пытался он пошутить, она засмеялась, он бросился целовать тонкие горячие руки и услышал: «Замуж я не выйду, вообще не выйду». Все было кончено.

Митя закружился бы в метельных переулочках, да ноги сами вынесли его на широкую прямую Московскую, что вела к вокзалу. Привела и бросила у стеклянных касс в плотную угрюмую толпу. Было безнадежно с билетами, поездами, погодой, Москвой, Вселенной, самой жизнью. Он толкался в толпе, залах ожидания, на платформах, с тоской сознавая, что заложил бы будущее свое немедля — было б кому! — за то хотя бы, чтоб сидеть сейчас у печки, спорить о свободной любви и глядеть, как огонь дрожит на ее лице и руках. Товарняк наплывал в сантиметрах от него, зверское лицо высунулось сбоку от паровоза, заклокотало, зашипело отборно, Митя, отскочил, ощутив в сигнале слепящих фар, что это смерть обожгла, но любовь оставлена ему, а значит, ничего не кончено.

Он легко бежал вниз по Московской, метель ярилась на исходе, но уже угадывались звезды… заледенелое кухонное окошко на втором этаже, она сидит у печки, смотрит в пустоту, не догадываясь, что он здесь и готов принять и отдать с благодарностью и счастьем все, лишь бы любила она его… ну хоть одну эту зиму, одну эту ночь.

Скатал тугой снежок, подбросил, стекло тонко звякнуло, но больше ничего не произошло. Еще и еще — стеклянный зов, смиренная мольба, молчание. Митя побрел в обратный путь.

А в мире устанавливался порядок, мутное смятение сменялось лютой чистотой, зазияли, засверкали небеса над безлюдным перроном, на котором, дрожа от холода в демисезонном пальто, он стоял, конечно, в последний раз. Его не хотят тут, ладно — придет время, она прочтет удивительный (гениальный, чуть не выговорилось, но стыдно-суеверно стало) роман… Митя перебрал журналы… в «Новом мире», узнает, как любил он ее, и заплачет. Итак, решено: коль его молитва не подействовала и дар фантазии остался при нем (остался!), переходим к труду профессиональному. Причем надо спешить, а то она еще выйдет замуж… и не заплачет! Митя вздрогнул, прямо содрогнулся… да пропади оно все пропадом и он сам пропади, затеряйся сейчас в этой провинциальной, уже родимой глуши, во внезапном вдохновении подумалось ему, ведь никакие романы не спасут.