Однако они шли, шли, шли — с тяжелыми корзинками, в прилипающей к телу мокрой одежке, мошкара кусалась остервенело, и собаки не бежали весело впереди, оглядываясь то и дело, поджидая, а понуро брели вслед. А главное — лес: любимый лес детства становился словно незнакомый, сумрачный и неприветливый, не поют птицы, даже мошки отстали, кругом трухлявый валежник, вечный покой елей, висят гроздья черной бузины, хлюпает под кедами жижа, поганки прут нагло-ядовито и не пахнут цветы. То есть их вообще нет — позади остались венерины башмачки и иван-чай, лишь конский щавель выше головы стоит неприступной стеной, долго продирались через какие-то цепкие, без единого листика колючки, спустились в глубокий холодный овраг, как в погреб («Не помню я этого оврага!»), выбрались, попали во второй, третий… Лес их кружил-кружил и будто бы на глазах мертвел, надвигалась трясина, Митя чуть оступился, провалился по колена, кое-как вылез с помощью Поль и замер в растерянности. Где мы? И где же солнце? Солнца не было, стояли ровные белесые сумерки, в которых даже не угадывалось присутствия светила, чтоб по нему определить стороны света. Вдобавок завыли собаки, и как ни кричал он: «Фу!», как ни уговаривала ласково Поль — вой продолжался, безостановочный и свербящий уши, потому что голосили они вразнобой.

Надо выбираться из очередного чертова оврага. Выбрались совсем без сил — повалиться на землю и застыть. В жижу с колючками? Теперь уже не дорогу — ту грязную, с глубокими колеями, что ведет на кладбище — искали они, ничего не искали, а просто жаждали вернуться в свой лес, пронизанный ветром, солнцем и жизнью.

Далеко справа в безлиственных сучьях мелькнула тень. Они побежали из последних сил, не разбирая пути… Тропинка, заросшая мелкой кудрявой травкой, и удаляется по ней человек — сейчас свернет и исчезнет. «Погодите! Постойте!» — закричали хором. Человек остановился вдалеке, развернулся. Это был мальчик, светловолосый, в сатиновой рубашке в голубую полоску навыпуск, в шароварах и босой. «Послушай! — крикнул Митя. — Где тут кладбище? По дороге к „Пути Ильича“?» Он не ответил, но и не ушел. «Мальчик! — взмолилась Поль. — Мы заблудились, ради Бога, помоги!» Тогда он поднял руку и указал на тропинку — в направлении, противоположном тому, куда шел сам. И ушел.

Митя и Поль повернули и поспешно зашагали по травянистой тверди, не вдруг осознав, что нет собак. Да что же это такое? Звали долго, до хрипоты — никакого отклика. Не оставаться ж ночевать! Наконец в слабой надежде, что верные друзья сами найдут дорогу домой, опять двинулись по пути, указанному странным мальчиком. В тревоге и волнении они не сразу заметили, как изменилось все вокруг — и лишь речная рябь, блеснувшая в зарослях бересклета (полноценного, розово-зеленого), напомнила, что они на берегу милой Сиверки, гораздо выше по течению от глиняных нор. Стало быть, они сделали огромный круг, целое странствие! Запахло цветами так упоительно, донесся шум водяных струй на крошечных перекатах, свист, стук, лепет, писк, шелестенье, шевеленье… а главное — совсем недалекий лай и вой, на которые побежали они — и дикую усталость как рукой сняло.