— Нет, какая сволочь, — констатировал Никита. — Доиграется… Любовь — дело наживное, а вот рукопись… Опутал Митьку со всех сторон!

— Он утверждает обратное, — заявил Сашка осторожно.

— А ты и веришь, да?

— Нет, конечно.

— Что он утверждает, Саш? — вмешался я.

— Что он… как бы выразиться?.. сформирован на твоих фантазиях, притом самых мрачных, демонических. То есть…

— Да если наш Митюша такой мощный демон, то почему он меня не сформировал по этому образцу… или тебя, к примеру. Даже обидно.

— Ему я обязан всем, — сказал Сашка твердо, добрая душа.

— Да разве я отрицаю эстетическое влияние…

— Послушайте, господа, кажется, я еще не покойник.

— Вот именно, — подхватил Никита. — И напрасно пренебрегаешь бархатными сезонами, потеряешь вкус к жизни.

— Жизнь, — протянул Сашка многозначительно, подтягивая разговор к некой высшей плоскости. — Живот и житие.

— И что тебя вечно тянет к пафосным схемам? — взорвался Никита как будто без повода; я понял, что завелись они еще по дороге ко мне; потек бестолковый русский спор: от курортов и столиков — непременно к основам бытия, бессмертной душе, мировой гибели… О чем бы ни заговорили мы, тянет к духовной бездне… нет, они, они — я уже по ту сторону: на прошлом берегу за грязноватым потоком остались письменный стол с зеленой лампой, тетрадь в клетку, «золотое» перо, бездарные ночи, страсти, мысли… все о том же: основы, душа, гибель.

Наука строго научно доказала основы (они случайны, возникновение жизни — случай), разоблачила душу (ее нет, есть разум — продукт неразумной материи), подготовила гибель (сколько-то тонн ядерной взрывчатки), а нам все неймется. Впрочем, им неймется, а я… напрасно я запаниковал, мой дружок соврал, как всегда: никого нельзя полностью «сформировать» (это под силу лишь Творцу — и волосы на голове сочтены, и души прозрачны, и взвешен каждый грамм взрывчатки — головокружительная бездна в этом откровении, однако — буквально так, верю, потому и отдаюсь в Твои руки). А вот вызвать к жизни те или иные душевные струнки в ближнем и сыграть на них… но разве я когда-нибудь страдал сладострастием власти?

— Откровение — это смерть, — говорил Никита, будто меня подслушав. — Философы занимались диалектикой, богословы — метафизикой, ученые — физикой, поэты — красотой — признаюсь, да! Чего мы беспокоимся-то? Истина — рядом: умереть — и все узнать.

И ведь я так думал… думаю… нет, мгновениями обжигает страх — этот праздник, этот ад, который подсознательно всегда с нами, и кто-то поможет выпить драгоценный напиток в разгар пира, составить списки «в расход» в потаенных комнатах (как страшен скрип тормозов, как приближаются шаги по лестнице), выстроить очередь в крематорий. Кто крайний?