— Обязательно.

Какой все-таки соблазн — вот он, совсем рядом, в Москве на Ленинском.

— А что? Продлим себе «бабье лето».

— Обязательно.

Позвонить в дверь, рвануть мимо Маргариты к камину — и в упор! И детский крик…

— Так я займусь путевками?

— Обязательно.

Нет, нет и нет. Да будет на все воля Твоя!

— Ну что заладил? Учти, бархатный сезон кончается.

Наконец-то для меня все кончается — бархатные ночки, шашлыки на набережной, какие-то пролетарии по какому-то культурному обмену (ходят, обнявшись в шеренги, поют: «Сорвала я цветок полевой…»). Кончаются: писательский пляж, тесненький, грязненький, писательские разговоры по душам («А цыпленочек-то был с душком». — «Завтра осетринка, отведем душу»). Кончаются: ресторанчик «Эллада» и языческие морды за столиками (пьяный звук неумолкающей эллинской речи), в бесконечном ремонте кончается беззащитная волошинская башня… эх, убога наша жизнь даже в ее «подъемные» моменты. Впрочем, был-то я там один раз, а ощущение такое, что все для всех…

— Пусть все кончается без меня, не надо путевок, Никит.

Мы втроем — разом, решительно — закурили сигары, вонючие дымки поплыли над озером.

— Черт знает что! — сказал Никита. — Он скрывается у Марго — стало быть, один, так? Они расстались — так я понимаю. Она его бросила. Чего тебе еще надо?

— Ничего.

— Митя, в этой истории есть тайна, и ты обязан ее разгадать, — и Сашка вставил свое слово.

— Он никому ничего не обязан. Пусть роман кончает. Тетради принести? Они на даче?

— Наверное. Но мне…

— Как «наверное»?

— Неужели Вэлос… — начал Сашка, поэт выразился кратко, но сильно.

— Да не знаю я ничего, меня это не интересует.