— Теперь успокоилась?

— Дмитрий Павлович, она вернется.

— Кто? — я усмехнулся и поцеловал влажные нежные губы. — А зачем она нам нужна?

— Вы ж без нее умираете.

Все-таки она меня добила, все они меня добили. Не помня такого приступа, весь дрожа, вскочил, запрокинул голову, протянул руки (руку — правую, левой придерживая сверток за пазухой): воздуху! скорее! иначе — смерть!

Кто-то меня услышал. Медленно, с трудом, с препятствием входил в горло, в легкие, в кровь дух живой. Я умираю от любви — неужели? Неужели это возможно? Да ну, ерунда, успокойся. Сейчас. А где она? Нету, ушла. Вот так вот: довела до припадка и ушла.

Постоял в раздумье. Кто-то шепнул мне: рано, Митя, рано. Побрел к Николе прятать. Незабвенный пункт 18 г: хранение огнестрельного оружия… а есть еще статья 218 (когда-то специально справлялся в Уголовном кодексе): до двух лет. Свое тайное оружие я регулярно чистил и смазывал, но с пятьдесят седьмого года не использовал ни разу, так что никаких гарантий… ну, Митюша, какие могут быть гарантии в таком деле? Да разве будет дело} Что-то будет, ведь не могу я умирать бесконечно.

Глава девятнадцатая: ТРЕТИЙ ПУТЬ

Глава девятнадцатая:

ТРЕТИЙ ПУТЬ

За стеклом маленькой витрины улыбалась дама в шикарном манто из поддельного каракуля, идеальный блондин в лакейском порыве растопыренных рук приглашал ее то ли к воображаемому столику, то ли сразу в объятия. Пылкий ветерок шевелил березовые светотени, их стеклянные отсветы пробегали, вспыхивали, сообщали розовым лицам жутковатую жизненность, а над паскудной любовной пародией отражалось небо и белый кусок облака недвижно летел в голубом сиянии. Вообще Алеша слишком долго смотрел на эту витрину.

Третью пятницу стоял он на раскаленном перекрестке, а вчера ездил в свой город выписаться и распрощаться наконец с исчезающими литературными гнездами и вековыми липами, школьной ерундой, подворотней, диваном (тоска закатного часа, скука глухого асфальта, стихи о непостижимой Прекрасной Даме и слаженный хор за стенкой выводит: «Ты ж гори, догорай, моя лучина, догорю с тобой и я…»). Прочь, отряхнуть прах юности — бедной весны, не оглянуться, не пожалеть, не вспомнить. Напрасно: и пожалеет, и вспомнит — цветение лип, полуподвал, погибающую мать, могилу деда на Троицком в окружении родных могил. Человеку есть еще где преклонить колени. Но это потом, а пока — и тоже на всю жизнь: на коленях он стоял в жесткой некошеной траве, она лежала в гамаке, глядела и говорила непонятно, собиралась гроза… Каждую пятницу она поднималась по каменным ступенькам в свою контору (название из двадцати двух букв снилось ему во сне — как головоломка, которую необходимо разрешить), выходила вскоре и удалялась по направлению к Садовому кольцу А он с отчаянием смотрел вслед, не в силах сдвинуться с места: проклятый любовный паралич!