— Ой, ты меня напугала! Что ты тут стоишь, Лизок?
— Тебе сейчас звонил твой паучок-любовник. Насчет огненного Эроса. Я сказала потерпеть.
— Паучок-любовник, — повторила Поль невменяемо и схватилась пальцами обеих рук за виски — удивительный жест (древний, ритуальный — рвать на себе волосы), но так и замерла с поднятыми руками. — Ты думаешь, он мой любовник?
— Нет, я умру со смеху! — Лиза и вправду посмеялась. — Одному немецкому доктору его игра сошла с рук, ты ведь в курсе? Вам всем ваши игры…
— Какому доктору?
— Всем, всем, не переживай, и русскому и немецкому… — Лиза повела рукой, будто отталкивая что-то. — Не спятила, не бойся. Но если ты сейчас не поедешь в Милое и не расскажешь все Мите, я это сделаю сама. Выбирай.
Вновь зазвонил телефон, Поль взяла трубку, Лиза прислушалась злорадно, Поль говорила безучастно:
— Да, Никита… Да, это я… Нет, он в Милом, поезжай… Никогда… Я не вернусь никогда… Не знает, но узнает от тебя. Все.
Лиза взглянула на нее, нагнулась, принялась вслепую шарить под вешалкой, ища босоножки.
— Я сейчас перехвачу его, Поль. Он не успеет.
— Успеет. Звонил с Казанского.
— Пустяки, — испуганно сказала Лиза, а слезы все текли по ее лицу. — Поеду в Милое. Поль, я поеду! Я скажу, что разыграла Никиту… Я разыграла!
— Поздно.
— Что поздно?
— Все поздно. — Поль постояла, помолчала. — Ну, пошла.
— Куда?
— Теперь все равно. — Поль взглянула на нее — какой яркий осмысленный блеск синих глаз! — Мне ведь все с рук сойдет. — И исчезла за резной двустворчатой дверью.
Лиза кинулась в столовую, побросала кое-как вещи в дорожную сумку и в седьмом часу вышла на перрон провинциального литературного города. Стоял прекрасный голубой вечер последней летней пятницы, и розы еще жарко цвели в привокзальном палисаднике, как, должно быть, цвели когда-то в Гефсиманском саду, как расцветут, Бог даст, и в ледяной зияющей вечности. Ведь она ошиблась: русским просто так ничего с рук не сходит… впрочем, в конце всех концов и никому не сойдет. «И вспомнил Петр слово, сказанное ему Иисусом: прежде нежели пропоет петух, трижды отречешься от Меня. И вышед вон, плакал горько».