— Мартин, почему человечество не может без войны?

— Возможно, потому, что война — философский камень. Что, как не она, обращает свинец в золото?

— И мифологией героизма — неблагородное в благородное… М-да, не то алхимики искали.

— Или пока что человек не может и не готов преобразиться, вознестись над этим, разорвать круг.

— …Нам вернуться суждено ли к нашим близким навсегда? Ждёт ли нас приют последний в небесах? В небесах… — Селестина тихонько затянула песню куда-то в тускую даль горизонта, накрытого не знающим разрывов саваном. Бледное, водянистое Солнце проронило слезинку — шедший на снижение светлый дирижаблик.

Фиакр въехал на Альмский мост, следом птичьего помёта по стеклу черкавшего штилевую гладь Сены. Ещё двести тридцать — двести двадцать ярдов. Всё могло обойтись простым, хоть и нервным, наблюдением. А если нет, то в этот раз Мартин подготовился. Начать стоит хотя бы с установленной Директоратом слежки за Энрико — и по флю-мируа, и старыми проверенными прятками за углом. Не удалось установить, откуда к нему в ранний час пришёл связной Бэзи, но на обратном пути его уже сопровождали — со старыми проверенными прятками. Анри же приглашали во Дворец конгрессов, социально-экономических наук и всего такого — в общем, на территорию неизбывной Выставки. Анри и некоторым другим особым гостям дозволялось прибыть на место ещё за несколько часов до того, как глашатаи на улицах обратятся ко всем желающим с предложением посмотреть на уникальную художественную коллекцию. Однако Мартин намекнул Энрико, ещё румяному от пути до сданной Мартину квартирки и подъёма по лестнице, что лучше попридержать рвение и сберечь силы для вечера: все уже выдохнутся, а Энрико будет блистать и конкурентно недосягаем. Прошлый совет задержаться сберёг Энрико жизнь, а потому спорить он не стал. Не отказался и от предложения пропустить по чашечке кофе у Клемана и Эмери. Что, впрочем, для Мартина было обманным манёвром: так он не давал другу ввалиться внутрь и застать там Селестину и Сёриз, прошедшей ночью осторожно делавших вылазки до квартиры Энрико и проверявших, не заснул ли поставленный там наблюдатель. Cпровадив Энрико «растормошить хозяев», первой он наказал дожидаться его возвращения здесь и сверху приглядывать за улицей, а второй вручил свой саквояж, — Сёриз приняла его с опаской, — и велел отправляться ко дворцу тотчас же, но выбрать хорошую точку обзора, хоть это и будет непросто из-за расположения Пале-де-Конгрес, и держаться на расстоянии, просто отмечая происходящее — очень нужно знание перспективы. Мартина упрекнули, что он раскомандовался. Месьё Вайткроу же пообещал принести все полагающиеся извинения и добавить комплимент сверх того за столиком «Café de la Paix» или «Café Anglais» — на выбор дам. «Кузины» де Кюивр с удивительной кротостью и учтивостью изволили принять предложение. А ранее мимо их внимания прошло, что саквояж стал легче на две колбочки из упокоенных в нём, — их Мартин отправил в карманы пиджака, — это был крайний вариант, грязный, отчаянный и самоубийственный, к которому не стоило бы подводить события, но и исключать его было нельзя. Мартин предполагал, что Директорат дополнительно оцепит — ну, или «экранирует» — дворец, однако выяснилось, что поддержка будет минимальной: Совет вновь проявлял чудеса хронургии, представляя «салон» в день, когда Луна едва-едва — и лишь часа на три-четыре — приподнимется за, чтоб его, двадцатый азимут. Строй мыслей обрывался скрипучим шорохом и клокочущим гулом экипажа. Мартин переместил иглу на воображаемом фонографном валике, оплавленном тягучим зноем, и вновь проиграл себе вопросы Селестины.