Любезный Гектор, Мне жаль тебя, но ты поступаешь правильно, когда рассказываешь мне о трудностях, в которых ты погряз. Ты не сумел понять разницу между провинциалкой и парижанкой. В провинции, друг мой, вы постоянно пребываете наедине с женами и со скуки всей душой предаетесь счастью. Это большая ошибка: счастье – омут, и кто в семейной жизни достиг его дна, тому уже не вынырнуть. Сейчас ты поймешь почему; позволь для краткости объяснить тебе, что я думаю о твоей жене, с помощью притчи. Однажды я ехал в «кукушке» из Парижа в Вильпаризи[681]; расстояние в 7 лье, тяжелая колымага, хромая лошадь, на козлах одиннадцатилетний мальчишка. Соседом моим в этом плохо закрытом сундуке был старый солдат. Ничто не забавляет меня так сильно, как возможность с помощью такого буравчика, как вопросительный знак, извлечь из каждого кучу поучений, анекдотов и сведений, от которых все жаждут избавиться, и выслушать все это с видом внимательным и восторженным; у каждого, от крестьянина до банкира, от капрала до маршала Франции, есть в запасе своя история. Я заметил, что эти сосуды, полные познаний, особенно охотно опустошаются, когда погружаются в дилижансы или «кукушки» – в любые экипажи, запряженные лошадьми: ведь на железной дороге никто бесед не ведет. Судя по тому, каким манером мы выехали из Парижа, нам предстояло находиться в дороге еще часов семь; итак, развлечения ради, я развязал язык старому капралу. Он не умел ни читать, ни писать; все его истории были для меня внове. И что же? дорога пролетела незаметно. Капрал участвовал во всех кампаниях, он сообщил мне небывалые факты, которыми пренебрегают историки. О дорогой мой Гектор, насколько же практика выше теории! Среди прочего я расспрашивал его насчет несчастной пехоты, которой требуется больше мужества для маршей, чем для боев; вот ответ капрала, из которого я исключил многочисленные лишние слова: «Когда, сударь, в наш 45-й, который Наполеон прозвал Грозным (дело происходило в первые годы правления императора, когда пехоте требовались стальные ноги), присылали парижан, у меня был свой способ узнать, кто из них останется в 45-м, а кто нет. Первые никуда не спешили, оставляли позади шесть жалких лье в день, не больше и не меньше, а назавтра готовы были продолжать путь. Вторые, чересчур бойкие, одолевали за день десять лье, рвались к победе и с полдороги попадали в госпиталь». Бравый капрал думал, что говорит о войне, а на самом деле говорил о браке; так вот, ты, любезный Гектор, оказался в госпитале, не одолев и половины пути. Вспомни, как сетовала госпожа де Севинье, отсчитывая сто тысяч экю господину де Гриньяну, чтобы он соизволил взять в жены одну из самых хорошеньких жительниц Франции. «Впрочем, – подумала она, – ему ведь придется брать ее ежедневно, до скончания ее дней! Право, это стоит сотни тысяч экю!»[682] Увы, разве не должно это устрашить самых отважных? Любезный мой товарищ, супружеское счастье, как и счастье народов, зиждется на невежестве. Оно не что иное, как блаженство, исполненное условий отрицательных. Если я живу счастливо с моей малышкой Каролиной, то лишь благодаря строжайшему соблюдению того благословенного принципа, который так настоятельно проповедует „Физиология брака“. Я решился вести свою жену дорогой, проложенной по снегу, вплоть до того счастливого дня, когда неверность сделается для нее труднодостижимой[683]. В том положении, в которое ты себя поставил и которое походит на положение Дюпре, с самых первых своих выступлений в Париже принявшегося петь во всю грудь, вместо того чтобы, подобно Нурри, довольствоваться фальцетом и делать ровно столько, сколько нужно для покорения публики[684], тебе, я полагаю, следует избрать следующий путь…»