Дражайшему Адольфу подносят тарелку, он беззаботно погружает в нее ложку и, не замечая, что Каролина охвачена крайним волнением, отправляет в рот несколько жирных скользких ломтей, которые туристы, приезжающие в Милан, принимают за каких-нибудь моллюсков.

– Ну как, Адольф?

– Ну как? о чем ты, дорогая?

– Ты их не узнаешь?

– Кого?

– Твои шампиньоны по-итальянски.

– Это шампиньоны? а я думал… Да, черт возьми, это шампиньоны…

– По-итальянски?

– Ну что ты!.. это старые шампиньоны по-милански… я их терпеть не могу.

– А что же ты любишь?

– Funghi trifolati.

Заметим, что, к стыду эпохи, которая всему присваивает номера, помещает все мироздание в склянки, а в настоящее время распределяет по разрядам сто пятьдесят тысяч насекомых и дает им названия, заканчивающиеся на us, так чтобы во всех странах Зильберманус оставался Зильберманусом для всех тех ученых, что сжимают и разжимают пинцетом лапки насекомых[690], – к стыду этой эпохи, у нас не создана еще номенклатура кулинарной химии, которая позволила бы всем поварам земного шара изготавливать блюда в точном соответствии с рецептами. Следовало бы договориться на дипломатическом уровне, что, точно так же как языком ботаники и энтомологии была избрана латынь, языком поваренного искусства станет французский, если, конечно, мастера, трудящиеся в кухне, не пожелают полностью уподобиться ученым и заговорить на кухонной латыни.

– Видишь ли, дорогая, – продолжал Адольф, увидев, как желтеет и вытягивается лицо его целомудренной супруги, – во Франции мы называем это блюдо шампиньонами по-итальянски, по-провансальски, по-бордоски. Шампиньоны нужно нарезать очень мелко и поджарить в оливковом масле, добавив еще что-то, не помню точно… Кажется, дольку чесноку…

Что это – бедствие, мелкая неприятность?.. Как ни назови, ясно одно: для сердца женщины подобное происшествие – то же, что для восьмилетнего ребенка боль от вырванного зуба.

Ab uno disce omnes[691], иначе говоря: одной довольно! а остальные вспоминайте сами, ведь мы рассказали эту кулинарную историю, чтобы по ней можно было судить обо всех прочих, которые приводят в отчаяние женщин любящих, но нелюбимых.

Дым без огня

Дым без огня

Женщина, исполненная веры в любимого, есть не что иное, как выдумка романиста. Такая женщина ничуть не более реальна, чем богатое приданое. Невесты остались, но приданые ушли так же, как и короли[692]. Доверие женщины может просверкать несколько коротких мгновений на заре любви, но очень скоро оно гаснет, подобно падающей звезде.