Вакула с Ваней переглянулись. Шварц, не упускавший их из виду, весьма изящно погрозил им пальчиком, что означало: никшните, детинушки, господин обер-полицмейстер сам справится.

- Свой розыск, стало быть, ты провел, Иван Иванович, - задумчиво сказал Архаров. - А хошь, скажу тебе, до чего ты докопался? А ты сам суди - умеем мы в полицейской конторе дело делать, или при тебе сыщики лучше трудились? Э?

- Говорите, ваша милость, - несколько высокомерно позволил Каин.

- Как известно, покойный государь император Петр Федорович весьма любил голштинцев - он и на российском престоле не столь о России, сколь о своей родимой Голштинии беспокоился. И до того даже дошло, что его, когда скончаться изволил, в мундире голштинских драгун похоронили, в голубом, с белыми отворотами, - неторопливо начал Архаров. - Сам я не видел, а Карл Иванович рассказывал. Голштинцы, которые к нему на службу поступили, также его любили - и когда государыня на престол взошла, иные уехали, иные остались и затаились. Ждали же они, чтобы наследник Павел Петрович подрос, и наблюдали издали за ним весьма внимательно. Он же их не огорчил - всем напоказ о покойном своем отце тосковал, который отец с великой неохотой признавал его своим сыном…

- И для чего ты мне эти старые побаски пересказываешь? - спросил Каин.

- А ты послушай, Иван Иванович, с тебя не убудет. И сильно голштинцам хотелось перевернуть в Петербурге все вверх дном. А один оказался шустрее прочих, по прозванию - Брокдорф. Он даже мне запомнился - меня тогда как раз в Петербург, в полк привезли, и все это я своими ушами слышал. Петр Федорович тогда числился подполковником моего полка - Преображенского то бишь. Брокдорф же подговорил его выписать из Голштинии взвод солдат, а когда они прибыли - подполковник наш возьми да обрядись в голштинский мундир! Сие было всему Преображенскому полку за оскорбление… Ладно. Вот теперь слушай внимательно.

- Да я и так уши развесил, - буркнул собеседник.

- Когда стало известно, что в башкирских степях объявился самозванец, Шварцев подручный Кондратий сказал, что встречал-де на улице Брокдорфа. Здесь же, в Москве, чуть ли не на Тверской. А Карл Иванович у нас мужчина основательный, запомнил. Когда же мы с ним толковали, кому выгодна смута, то первыми он тех обиженных голштинцев назвал. Брокдорфа нам тогда, осенью, изловить не удалось. Ловили других смутьянов. Он же как сквозь землю провалился. И дал о себе знать уже зимой - когда по мне стреляли… не радуйся, Иван Иванович, даже не оцарапало. Сам знаешь, кого мы подобрали потом. Я думал - еще стрелять станут, ан нет, притих вражина. И только после Пасхи дал о себе знать - попытался своего немца из моего дома вытащить. Я не сразу понял, отчего между этими событиями столь долгий срок, но потом сообразил. Брокдорф появлялся, когда самозванцевы войска одерживали победы и могли повернуть на Москву. А когда оные войска отступали - и он исчезал. То бишь, оба раза, и зимой, и летом, он прибывал как вестник, гонец, чтобы тут все подготовить. Зимой, вишь, решил, что обойдется Москва и без обер-полицмейстера. Летом же все так быстро свершилось, что ему уж не до меня стало.