Нам с Чикиным уже ничего не видно и не слышно. По дороге к телятнику, выражая досаду, Чикин сказал:

— Душа побаливает — и отчего Акиму не сказал, чтоб были поосмотрительней?.. И ведь давно знаю, что пожелания — они есть только пожелания, а все ж скребет по сердцу…

Ветер затолкал нас к телятнику, то есть именно туда, куда меня вел Димитрий Чикин. Он постучал в круглое окошко, через которое едва-едва пробивался мутный свет. Из-за угла телятника к нам подошел милиционер — тот самый, что остался оберегать фермы.

— Заглянул в конюшню, — сказал он. — Там тихо. Рыжебородый старичок не спит. Встревожен непогодой. Знает, что за сеном выехали. Покачал головой, сказал: «Боже, поможи им» — и перекрестился.

— Это Сидор Мрыхин. Хороший старик, — заметил Чикин и явно подобревшим голосом посоветовал милиционеру: — Загляни теперь в первый коровник, а потом придешь сюда, в телятник, обогреться.

Из телятника знакомый голос спросил:

— Кто постучал?

— Открой, Катя, это я — Димитрий. Привел к вам на ночевку Михаила Захаровича.

— Очень рада. Заходи и ты, Димитрий, отогреться!..

— Не зайду. Будь у меня сейчас двадцать ног — всем бы нашлась дорога. — И он, легкий в походке, гибко увертываясь от ветра, скрылся с моих и с Катиных глаз.

* * *

Признаюсь, я был огорчен, что меня посчитали непригодным ехать за сеном по такой непогоде.

— Приедут и расскажут, как и что у них было, — успокаивает меня Катя.

И тут, как в том, теперь пустующем коровнике, который совсем недавно был пристанищем для уехавших за сеном, на перерубе — два фонаря «летучая мышь». При их мерклом свете за низенькой оградой из легких досок можно разглядеть спящих телят. Телятник небольшой, под низкой крышей. Даже печки из чугуна достаточно, чтобы обогреть его до жилой, но не жаркой температуры. Живут в нем телята декабрьского и январского отела. Им уже по полтора-два месяца. Они умеют выбрать на соломенной постели место помягче и ложатся поплотнее друг к другу — так им теплее.

Это Катя мне объясняет про телят. И я вижу все, о чем она говорит. Я слышу каждое ее слово, а сам жду, чтобы задать ей вопрос, который меня тревожит.

Катя смолкла, и я задаю ей свой вопрос:

— Ты слышала, что Чикину в эту ночь нужно двадцать ног?

— Он так сказал…

— Так почему же моим двум ногам он не нашел дороги — ну хотя бы самой короткой?! Почему он так твердо помнил, что именно меня не надо пускать в дорогу за сеном? Он даже не знал меня. А заявился в коровник — и ко мне: вы, дескать, Михаил Захарович? И откуда он узнал, что я Михаил да еще Захарович? И кто ему дал наказ удержать меня от такой нужной мне поездки?!